Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

была вытеснена национальными и имперскими интересами, как показывает сложная борьба между католическими державами – Францией и Священной Римской империей Габсбургов – в Войне за испанское наследство (1701–1714). Хотя считается, что Вестфальский мир породил новую систему международных отношений, входящие в нее государства были далеко не равными державами, какие бы юридические претензии на суверенитет они ни выдвигали. В годы сразу после подписания Вестфальского договора лидирующими державами были Франция (при династии Бурбонов) и Священная Римская империя (при Габсбургах), обе они претендовали на господство в континентальной Европе. Наряду с этим, были и торговые империи, такие как Голландская республика, которые все сильнее осознавали, что их интересы состоят в империи, расположенной за пределами Европы. После падения Английской республики в конце гражданской войны и до последующего провала реставрации Стюартов в 1688 г. Англия была периферийной державой, которая лишь изредка вмешивалась в дела континентальной Европы. И тем не менее к концу XVII в. она объединится в одно государство с Шотландией и превратится в важную морскую державу, потеснив голландцев и бросив вызов Франции.

Война за испанское наследство возникла из спора между Бурбонами и Габсбургами, претендовавшими на испанский трон, но в первую очередь рассматривалась как возможность для одной из этих империй установить исключительную власть в континентальной Европе. Война потребовала альянсов, которые затронули все европейские державы. Это была большая и ожесточенная борьба, в которой было все от образцовых европейских сражений, таких как битва при Бленхейме, где британский полководец герцог Мальборо разгромил франко-баварские войска, до длительных военных кампаний в североамериканских колониях между англичанами, французами и их союзниками из числа коренных американцев и военных столкновений в Вест-Индии и Ист-Индии, где голландцы воевали с Британией. По завершении этой борьбы Франция была надежно заперта в своих границах, голландцы серьезно ослаблены и вытеснены в качестве имперской и морской империи Британией, а испанцы превратились в малозначительную европейскую державу, хотя и сохранили свою заокеанскую империю.

Перекраивание границ и альянсов, а также укрепление позиций крупных сухопутных или морских держав, таких как Британия, установили хрупкий баланс между главными блоками, гарантом которого выступали великие державы. Концепция баланса власти станет важной частью осмысления международной политики в период, подводящий к основным сочинениям Руссо. Эти страны защищали сферы своих интересов и обладали определенным влиянием в политике более мелких членов альянса. У многих мелких монархий и государств суверенитет был в лучшем случае условным, до такой степени, что Дэвид Юм (1752) находил здесь сходство с политикой Греции времен Фукидида, в которой господствующими державами были Афины и Спарта. Европейские державы XVIII в. также разработали сложные военные технологии и ускорили развитие современной организации войны, которой было суждено определить лицо XVIII и XIX вв. Однако в то же самое время война оставалась деятельностью грубой и кровопролитной, несущей с собой огромные издержки в виде людских потерь и непомерных расходов.

Помимо войн в Центральной и Западной Европе и в европейских колониальных владениях, границы Европы оспаривались и борьбой в форме политического и цивилизационного конфликта. Реформация загнала внутрь военный конфликт между католицизмом и новыми протестантскими государствами и республиками, что в конечном счете привело к поражению идеи христианства как политического единства. И тем не менее вызов, который бросала христианской Европе Османская империя как последняя великая исламская держава, сохранялся до 1683 г., когда осада Вены была снята польскими и имперскими войсками под командованием польского короля Яна III Собеского. Последующее отступление османских войск от Дуная открыло новый период в изменении режимов и государственном строительстве в Центральной и Восточной Европе, хотя Османская империя и продолжила господствовать в Юго-Восточной Европе в течение двух последующих столетий. Внешний культурный вызов и военная угроза со стороны Османской империи сохранялись даже при новом порядке западных держав и суверенных государств, продолжая подталкивать многих мыслителей к созданию проектов вечного мира. Эти проекты не только намеревались искоренить войну, но также стремились перенести фокус конфликта с территориальных споров внутри Европы на внешние и цивилизационные угрозы [Hinsley, 1962, p. 34].

Планы по установлению длительного мира и созданию международных федераций с целью консолидации позиций крупных держав образовали новый важный корпус политической литературы, которому предстояло повлиять на интеллектуальный мир Руссо. В особенности это касается «Вечного мира» (1712) аббата Сен-Пьера (см. следующий раздел). Подобные федеративные схемы, в которых великие державы обеспечивали гарантию мира среди государств, становились все более распространенной чертой политической мысли конца XVII – начала XVIII в. Если гоббсовская теория отдельного суверенного государства была более или менее приемлема для островного королевства с четкими территориальными границами (забудем на время о сложных отношениях с Шотландией и Ирландией, которые в гоббсовской теории не учитываются), на Европейском континенте она оказалась более сложной: там даже крупные державы имели спорные и нечеткие границы. В этом контексте суверенитет всегда оставался проблемой, то есть притязанием в контексте соседних, конкурирующих друг с другом суверенитетов, поэтому идея международной системы или даже федерации всегда была частью континентального осмысления возникновения современного суверенного государства.

Последней важной чертой международной политики Европы эпохи Просвещения был подъем новых держав, а именно Великобритании как крупной морской и имперской державы, сложившейся после «Славной революции» 1688 г. Однако с точки зрения влияния, которое она будет оказывать в три следующих столетия, самой значимой новой силой в европейской политике стала, видимо, Пруссия. Она выросла из небольшого королевства, расположенного у берегов Балтийского моря и существовавшего в тени гораздо более крупного Польско-Литовского королевства, в сильную военную державу, чье влияние и мощь при жизни Руссо все еще переживали период величайшей экспансии. Во главе с династией Гогенцоллернов, пользуясь уникальной системой налогообложения для того, чтобы содержать свою гигантскую армию, Пруссия превратилась в страну, работающую исключительно на вооруженные силы – почти как спартанцы. Аристократы-офицеры командовали армией крестьян-конскриптов, которая была больше (относительно численности населения), лучше вооружена и более дисциплинирована, чем армии, которые могли себе позволить государства-конкуренты. То есть прусская военная и политическая власть была непропорционально большой с точки зрения размеров населения. По мере того как Пруссия начала расширять свое влияние и территорию в ходе конфликтов с Австрийской империей и двинулась на Польшу, ее воинственный дух был также дополнен интересом к высокой культуре и идеям Просвещения. При жизни Руссо это особенно ярко выразилось во время правления Фридриха Великого (1740–1786), известного покровителя искусств, музыканта и поклонника Вольтера.

Фридрих Великий (1712–1786) – еще один пример лежащих в основе Просвещения противоречий между прогрессом науки и культуры, с одной стороны, и расширением войн, завоеваний и неизбежного опустошения – с другой. Два этих обстоятельства окажут решающее влияние на амбивалентный взгляд самого Руссо на культуру Просвещения и политическую теорию, которая с ним связана, а именно на суверенное государство, существующее среди других, соперничающих с ним суверенных государств.

Планы вечного мира и реальность войны – Руссо о Сен-Пьере

Выдающийся пассаж, которым открывается «Состояние войны» Руссо, дает одно из самых памятных описаний ужасов войны в западной политической теории:

Я открываю книги о правах и нравах, слушаю ученых и юристов и, тронутый их «пробуждающими мысль» доводами, оплакиваю нищету природы, восхищаюсь миром и справедливостью, установленными гражданским порядком, благословляю мудрость общественных учреждений и, хоть я и человек, утешаю себя тем, что я еще и гражданин. Полностью просветившись в том, что касается моих обязанностей и счастья, я закрываю книгу, выхожу из комнаты для занятий и оглядываюсь вокруг. И вижу несчастных, стонущих под железным игом, род человеческий, раздавленный горсткой угнетателей, массы людей, охваченных болью и голодом, чью кровь и слезы спокойно пьют богачи, и повсюду сильных, вооружающихся против слабых при потворстве ужасающей власти законов.

Можно только стонать и молчать. Давайте же набросим вечное покрывало на эти ужасные предметы. Я поднимаю глаза и смотрю вдаль. Вижу пожары и пламя, заброшенные деревни и разграбленные города. Дикари, куда вы тащите этих несчастных? Я слышу ужасный грохот. Что за вопли! Что за крики! Я вижу сцены убийства, десять тысяч убитых. Мертвые тела лежат кучами, умирающих топчут лошади, повсюду образ смерти и агонии. Вот, значит, каковы плоды этих мирных установлений! [Rousseau, 2011, p. 255].

Здесь