Конфликт, война и революция: Проблема политики в концепциях международных отношений - Пол Келли

из наименее приятных черт его личности. Руссо начал серьезно враждовать с Вольтером и со своими бывшими сподвижниками-энциклопедистами Д’Аламбером и Дидро. Интеллектуальная вражда вылилась в реальную, которая вкупе с его паранойей вынудила Руссо бежать сначала из Парижа, а затем из Франции. В первую очередь его беспокоило то, что такие люди, как Вольтер, твердо вознамерились разрушить его репутацию. Его опасения были небезосновательны: запрет и публичное сожжение «Общественного договора» и «Новой Элоизы» (католическими властями Парижа и кальвинистскими властями Женевы) подтвердили то, что реальная угроза существует. В роли беглеца от правосудия Руссо перебрался в Невшатель, в Швейцарию, а затем в 1766 г. в Англию под защиту и при поддержке шотландского философа Дэвида Юма. Руссо обосновался в Вуттоне, в Стаффордшире. Юм пользовался вполне заслуженной славой человека великодушного и невозмутимого, но Руссо вбил себе в голову, что тот вступил в сговор с его врагами, чем немало разочаровал и огорчил Юма. Весь этот период Руссо продолжал писать, хотя и не всегда публиковал написанное, и завершил свою политическую теорию тем, что рассмотрел применение режима равенства к разным видам обществ в «Проекте конституции Корсики» (1765) и «Рассуждениях об образе правления в Польше» (1771). Обе работы показывают, что философия общей воли у Руссо не была просто утопией, но была основой эгалитарного режима, способного существовать лишь при определенных общественных условиях. Эти работы демонстрируют также, что вызовы, с которыми сталкивается свободное политическое сообщество, носят внешний характер. Они показывают то, до какой степени международные отношения были неотъемлемой частью политической мысли Руссо, а не просто дальнейшим развитием взгляда, обращенного преимущественно на внутреннюю политику, как это было у Гоббса.

После злосчастного разрыва отношений с Юмом Руссо согласился больше не публиковать никаких сочинений и в 1767 г. смог вернуться во Францию. Остаток жизни он провел вместе с Терезой, за изучением ботаники и сочинением автобиографических произведений, таких как «Исповедь» (1770) и «Прогулки одинокого мечтателя» (1776–1778). Его сочинения всегда носили автобиографический оттенок, пусть порой остававшийся скрытым, как в случае «Исповедания веры савойского викария» в «Эмиле». Последние произведения очень важны для понимания концепции индивида и его борьбы за автономию, которая играет важнейшую роль в наследии, оставленном Руссо более поздней мысли. В 1778 г. у Руссо случился удар, и он скончался.

Влияние, которое он оказал на движение романтиков в лице Вордсворта и Гёте, осложняется тем, как его восприняла Французская революция. Безусловно революционная теория Руссо была вскоре подхвачена революцией: в 1794 г. его тело перевезли в Париж и захоронили в Пантеоне. Многие из главных фигур революции, например Робеспьер, испытали на себе влияние идей Руссо, и его пытались приватизировать самые разные фракции, как якобинцы, так и Наполеон Бонапарт. Для более поздних мыслителей его связь с революцией, которую он на самом деле не предсказывал и которая произошла через 10 лет после его смерти, сказалась на его репутации. С точки зрения мыслителей консервативной направленности, Руссо навсегда запятнан революционными крайностями и перегибами, и некоторые авторы даже считают его основателем антилиберальной традиции, которая в XX в. привела к тоталитаризму [Talmon, 1986]. Более того, отдельные канонические либералы XX в., такие как Исайя Берлин, не заходя так далеко, как Тальмон, в то же время видят в описании «позитивной» свободы у Руссо шаткое основание для либеральной свободы [Берлин, 2001]. Но, как ни удивительно, возможно, наиболее важный англоязычный либеральный философ XX в. Джон Ролз черпал вдохновение в творчестве Руссо, особенно в том, что касается понимания места справедливого либерального государства в международном порядке, то есть философской проблемы, которая возвращает нас к вызовам глобализации и экономического национализма.

Как читать Руссо? На его творчество можно взглянуть с самых разных точек зрения. Для одних он философ, только со своеобразным стилем. Ролз замечает, что стиль Руссо сохраняется даже при чтении его в переводе [Rawls, 2007, p. 192]. Отчасти это результат автобиографического и аналитического характера его мысли, проявляющегося в его философских сочинениях, таких как «Рассуждения» и «Общественный договор». Но Ролз подчеркивает, что за его идиосинкратическим стилем скрывается знакомая логическая структура аргументации, какую можно ожидать от философа, нужно только читать его внимательно. Однако это не единственная проблема, потому что, как и многие другие великие мыслители, Руссо в своих произведениях не всегда последователен. Так, в своем «Втором рассуждении» он предлагает проницательную критику традиции общественного договора, к которой относятся Гоббс, Локк и Пуфендорф, и в то же время предлагает одну из классических теорий общественного договора в другой работе. Возможно, нам не следует ждать единства разных текстов, то есть стоит рассматривать каждый текст в отдельности. Но учитывая склонность Руссо контекстуализировать свою мысль, включаясь в самые горячие споры эпохи, например в дебаты о «Плане вечного мира аббата Сен-Пьера» (1756), и учитывая их взаимосвязь с автобиографическим нарративом, попытки рассматривать каждое произведение как отдельный исторический артефакт, а не плод одного ума, размышляющего о себе и о мире, также не очень убедительны.

Еще одна трудность, которую я только отмечу, но оставлю неразрешенной, – это проблема иронии в творчестве Руссо. Джудит Шклар в известной работе утверждает, что его теория общественного договора не должна рассматриваться в качестве философской системы, пусть даже она запрятана в личном стиле, как утверждал ее коллега по Гарварду Ролз. Руссо – ироник и утопист, держащий зеркало перед миром, чтобы показать ему, каким он может быть [Shklar, 1985]. Этот тезис освобождает Руссо от обязательства быть неизменно последовательным и непротиворечивым и допускает двусмысленность в том, какую именно из заявляемых позиций он на самом деле поддерживает. В то же время это делает его мыслителем еще более значимым, поразительным и оригинальным. Неоднозначность – вот что определяет силу вызова, который Руссо бросает Гоббсу и сторонникам юридического договора, именно потому, что вносит элемент двусмысленности, присущий реальному миру, который абстрактный рационализм стремится искоренить в своих поисках точности и достоверности, невозможных в реальном мире политики.

Просвещение и международный порядок XVIII в

Период длиной почти в столетие, прошедший между публикацией «Левиафана» Гоббса и «Общественного договора» Руссо, был временем необычайного интеллектуального и политического брожения. Это была кульминация европейского Просвещения, на которую пришлось сильнейшее развитие науки и философии, и они-то и были представлены в качестве тем конкурса Дижонской академии, уверенной в их положительной оценке. Хотя Тридцатилетняя война оказалась чрезвычайно жестокой, она положила конец крупным религиозным войнам, которыми было отмечено столетие с европейской Реформации Лютера и Кальвина и до эпохи Гоббса и конца гражданской войны в Англии. Хотя она и не превратила Европу в край мира и стабильности, она создала возможности для культурного и политического восстановления, которые впоследствии обеспечили развитие философии и современной естественной науки.

Публикация в 1687 г. «Principia Mathematica» Исаака Ньютона (1642–1727) превратила новую науку Галилея и его коллег в современную систему физики, которой было суждено господствовать до начала XX в. Ньютоновская математическая модель Солнечной системы (как Вселенной) и выведенные им основные законы физики рассматривались как культурные моменты огромной важности, сорвавшие занавес с божественного творения и раскрывшие рациональный порядок Вселенной, который может быть представлен при помощи относительно небольшого числа простых уравнений. Ньютон также был одним из тех, кто разработал математический анализ – наряду с Готфридом Лейбницем (1646–1716), с которым он боролся за честь первооткрывателя, – позволивший выразить эти законы на языке математики и доказать их. У современной науки много источников, но благодаря Ньютону была разработана узнаваемая модель научного исследования, определившая формы, в которых будут утверждаться все будущие притязания на знания.

У ассоциирующегося с Лейбницем рационализма более ранние истоки, но он опирался на абстрактность и дедуктивность ньютоновской математической физики, противопоставляемой эмпиризму английского философа Джона Локка, который пытался отстоять абстрактные теории Ньютона, сравнивая их с человеческим опытом, и повлиял на таких мыслителей Просвещения, как Дэвид Юм (1711–1776). Конфликт между рационализмом и эмпиризмом будет и далее господствовать в просвещенческой философии и науке. Однако в обоих случаях модель экспериментальной рациональной науки противопоставляла их предшествующему миру религиозного авторитета, отныне ассоциировавшегося со старым порядком распри и невежества. Просвещение стало новой религией, свободной, однако,