Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

Несмотря на эти изменения, в текстах начала XVIII в. все еще продолжалось терминологическое шатание. Так, в «Письмах и бумагах Петра Великого» можно встретить в синонимическом употреблении и черкасов, и малороссийского края людей, и жителей Малой России, и малороссийский народ (причем все они населяли обе стороны Днепра). Единство двух народов (велико– и малороссийского) также не воспринималось как этническое, а потому, соответственно, Мазепа представлялся как предатель своего государя (гаранта старых прав и вольностей Украины – Малороссии, который к тому же оборонял ее от «бусурманского и еретического наступления»), своей отчизны, своего народа (малороссийского) и своей православной веры[907]. Утверждения казацких летописей начала XVIII в. о том, что Великороссия с Малороссией – разные земли, населенные разными народами (малороссами и великороссами) и объединенные одним царем, а потому владеющие правами на все свои «старинные» права и свободы, нашли свое продолжение во второй половине XVIII в. в разного рода документах и текстах, созданных представителями казацкой элиты, которая постепенно все более инкорпорировалась в элиту имперскую[908]. В то же время нужно отметить, что постепенно прививалась и концепция Прокоповича. Например, автор «Замечаний до Малой России принадлежащих» (начало XIX в.) всячески превозносил изменения в Гетманщине времен Екатерины II и показательно сравнивал Богдана Хмельницкого с Емельяном Пугачевым[909].

Как и в случае с Феофаном Прокоповичем, не вполне ясно, была ли распространенной такая точка зрения или же оставалась сугубо индивидуальной. Скорее всего, большинство элиты бывшей Гетманщины оставалось верным взглядам автора «Истории Русов», наиболее известного «кто-где-когда»-сочинения в истории Украины. Автор «Истории», в продолжение традиции казацких летописей начала XVIII в., сознательно противопоставлял два разных народа, которые имеют разное происхождение (русы, руснаки, роксоланы, россы, contra московиты, мосхи) и населяют разные территории[910]. Таким образом, «История Русов», объединив своих предшественников, подчеркивала отдельный «отечественный» статус Малороссии для ее народа малороссов, хотя и не ставя при этом вопрос об отделении от империи. Именно это сочинение, изданное впервые только в 1846 г., смогло, распространяясь до того в рукописях, донести понятия казацкой старшины до поколения 1840-х годов, которое начало осуществлять совершенно иной по направленности модерный национальный проект.

Таким образом, можно сказать, что понятие малоросс появляется в русском языке под влиянием из Киева на рубеже XVII–XVIII вв. Именно в XVIII в. в русский язык постепенно входят малороссияне / малороссийцы / малороссиянцы / малороссы в типичном раннемодерном географическом (не этническом!) значении жителей, уроженцев Украины / Малороссии. Уничижительным вариантом понятия было малороссийчик[911].

В XIX в. малоросс входит как понятие, обозначающее население Малороссии левого берега Днепра, соединенное с великороссами общим сувереном и религией, но ни в коем случае не этнически или же исторически.

Романтизация малоросса в начале XIX в.

Несмотря на присоединение территорий и населения по правому берегу Днепра в результате разделов Речи Посполитой, существенных изменений в понятии малоросс не произошло. Малороссы / украинцы / южноруссы все так же бессистемно употребляются как синонимы в своем значении XVIII в. – для обозначения населения определенной территории, преимущественно на левом берегу Днепра.

Пол Бушкович говорит о украинофильской атмосфере в имперской культуре 1790–1850-х годов, при которой местный (малорусский) патриотизм и культурная лояльность империи не воспринимались антагонистически[912]. Анализируя журнальные публикации первой половины XIX в., он выделяет два этапа отношения к малороссам / украинцам.

На протяжении первого (1800–1830 гг.) умы образованной публики занимали преимущественно вопросы армии и государства, а не этносов, его населяющих. Самым важным периодическим изданием в это время считался карамзинский «Вестник Европы», ведомый наставлением своего основоположника о том, что «все народное ничто перед человеческим; главное дело быть людьми, а не славянами», а потому у «карамзинистов» интерес к Малороссии / малороссам появлялся только как к частному примеру более общих проблем. В частности «Вестник Европы» впервые напечатал речи лидера левобережной казацкой старшины и апологета превращения Малороссии в шляхетскую республику Григория Андреевича Полетики о патриотизме, которые для его редакторов были частным примером дворянской чести и просвещения во всей империи. По мнению Бушковича, то же дружественное отношение, разве что с разной степенью заинтересованности, было характерно и для других журналов. В результате этого, и не в последнюю очередь благодаря романтическому «открытию» Малороссии во многих «сентиментальных травелогах» путешественников из Великороссии[913], до 1830 г. в русских взглядах на южные территории складывается устойчивый шаблон: для представителей образованного общества это был преимущественно нецивилизированный любопытный руссоистский мир (Юг, «наша Италия», хотя в некоторых версиях – Швейцария или Шотландия), населенный патриотическими, добродетельными и просвещенными патриотами-дворянами, а также изобретательным и добродетельным крестьянством[914].

Точно так же как часть общерусского патриотизма воспринималось и историческое прошлое, а частные попытки его присвоить вызывали иронию. Именно потому вопросы о старине казались смешными малорусским интеллигентам 1820-х годов, например, Григорию Федоровичу Квитке:

Нет, никто мне не говори, где именно Россия! – восклицает постаревший Трофим Миронович, вспоминая прежние моды. – Спорю и утверждаю, что у нас, в Малороссии. Доказательство: когда россияне были еще славянами (это, я не помню, где-то читал), то имели отличные меды и только их и пили. Когда такому народу хотелось попить меду, то они ехали к славянам. В Великой России таких медов как у нас, в Малороссии, варить не умеют: следовательно, мы – настоящие славяне, переименованные потом в россиян[915].

В это время появляются и другие публикации – например, Николая Алексеевича Полевого, который, принимая карамзинские идеи предыдущего поколения о том, что малороссы – «наши», подчеркивал в то же время, что они – «не мы»; что хотя «доныне Малороссияне только исповедуют Греческую веру, говорят особенным диалектом Русского языка и принадлежат к политическому составу России, но по народности вовсе не русские»[916].

Наиболее радикальной попыткой изменить значение понятия малоросс в первой трети XIX в. была «Русская правда» Павла Ивановича Пестеля, сочинявшаяся, обсуждавшаяся и принятая в качестве программы Южного общества, то есть на территории Украины, на съезде в Киеве в 1823 г. В частности Пестель писал:

…племя Славянское, Коренной Народ Русской составляющее, имеет пять оттенков: 1) Собственно так называемые Россияне, населяющие Губернии Великороссийские; 2) Малороссияне, населяющие Черниговскую и Полтавскую Губернии; 3) Украинцы, населяющие Харьковскую и Курскую Губернии; 4) Жители Киевской, Подольской и Волынской Губерний, называющие себя Русснаками и 5) Белорусцы, населяющие Витебскую и Могилевскую Губернии[917].

Пестель далее писал:

Коль скоро же сего различия существовать не будет, то и вовсе никакого в государственном отношении существовать не может, ибо: 1) язык везде один и тот же: различны одни только наречия, а сии