Украинский вопрос и политика идентичности - Алексей Ильич Миллер

понятия функционировали в нескольких взаимосвязанных, но существенно различавшихся контекстах. Во-первых, можно говорить о «внутреннем» дискурсе, то есть о дискурсе в той среде, которая идентифицирует и репрезентирует себя с помощью понятия малоросс. Во-вторых, есть несколько дискурсов о малороссе «извне», то есть в среде немалороссийской – прежде всего это великорусский и украинский дискурсы, которые будут предметом нашего рассмотрения, но также и польский дискурс, который мы вынуждены оставить за рамками статьи. С определенного времени для части самой группы, идентифицировавшей себя как малороссов, понятие малоросс стало утрачивать свою легитимность и заменяться понятием украинец. Это, в свою очередь, вызывало сопротивление, порой весьма ожесточенное как среди тех, для кого малоросс оставался легитимным понятием самоидентификации, так и со стороны официальных властей империи и русского общественного мнения. Все это придавало понятийной ситуации необычайное напряжение и динамику. Особенность русского дискурса о малороссе состояла в том, что сами понятия великоросс, русский, общерусский приобретали тот или иной смысл в зависимости от интерпретации понятия малоросс. В этой статье, говоря о великорусском дискурсе, мы имеем в виду дискурс тех людей, которые идентифицировали себя как великорусов. В этом случае, говоря о русском дискурсе, мы будем иметь в виду более сложное явление, а именно дискурс, формировавшийся также при участии тех малороссов, которые также идентифицировали себя как русских. В XVIII – начале XX в. понятие малоросс пережило несколько кардинальных трансформаций, становилось не только оспариваемым, но и прямо «боевым»[892]. Таким образом, через изучение понятия малоросс, которое очень сильно меняло свое содержание не только во времени, но и в параллельно существовавших дискурсах идентичности, мы неизбежно затронем целую группу других важных идентификационных понятий – украинец, великорус, русский, общерусский, кацап, хохол и так далее[893].

Рождение малоросса

Семантическое поле понятия малоросс сложилось задолго до XIX в. Первыми важными терминами были русь или русины, как называлось в письменных источниках население Древней Руси. Как подчеркивает Наталья Яковенко, этноним русины оставался вне конкуренции в Польском королевстве и Великом княжестве Литовском для обозначения населения бывшей Руси до середины XVI в., когда параллельно появились и начали употреблятся их новые и «латинские» формы Ruthenia / Ruthenus (Рутения и рутены) и Roxolania / Roxolanus (Роксолания и роксоланы). В 1580–1590-х годах, а особенно после Брестской унии 1596 г., к ним добавились эллинизированные Росия и народ росийский[894]. Еще один неологизм из греческого, Малая Росия, появился на свет в XIV в. и сначала употреблялся для обозначения польской части Киевской митрополии, а после 1648 г. – для территории казацкой Гетманщины. Он особенно вошел в оборот во второй половине XVI в., но поначалу имел сугубо экклезиастическое функциональное значение и использовался местным духовенством исключительно во время контактов с Московией[895].

В Москве жителей православных воеводств Речи Посполитой звали литовцами или черкасами[896] и поначалу воспринимали откровенно враждебно, причем, как пишет Константин Васильевич Харлампович, такое отношение особенно усилилось после участия черкасов в Смуте[897]. Как элегантно высказался об этих отношениях Игорь Шевченко, описывая пребывание в 1627 г. в Москве Лаврентия Зизания, «если в 1627 году украинцы не совсем осознавали своей самобытности, то московиты им об этом напоминали»[898]. В это же время (1630-е годы), как пишет Борис Флоря, в сообщениях властей пограничных московских городов впервые для обозначения православных жителей Речи Посполитой появился термин хохлач, который с 1644 г. уже употреблялся в качестве синонима черкаса, запорожского казака[899].

Вместе с тем уже с XV–XVI вв. в книгах канцелярии великих князей литовских пограничные со степью околицы называются украинами, а местные жители – украинниками или людьми украинными. После Люблинской унии 1569 г. это название переходит из Великого княжества Литовского в Польское королевство, сначала закрепившись как самоназвание жителей Киевского воеводства, а после казацких войн середины XVII в. превратившись в самоназвание жителей Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств. Именно в результате этих войн и вызванных ими политических изменений (создание Гетманщины и постепенный отход ее элиты от осознания Речи Посполитой как своего отечества[900]) слово Украина стало использоваться как название казацкого государства, ситуационно выступая в качестве синонима бывшей Руси[901].

В 1674 г. был опубликован подготовленный в среде киевского духовенства «Синопсис», который пытался связать Киев и Москву с помощью религии и династии, вместе с тем представив население Мало- и Великороссии как единое целое, назвав его общим славеноросским христианским народом (касательно киевских времен), или православнороссийским народом (во времена Алексея Михайловича)[902]. Однако, как напоминает Зенон Когут, эта идея во второй половине XVII в. оставалась лишь одним из целого ряда вариантов оценки связи Малороссии с Великороссией и их «народов»[903]. Последним примером последовательного употребления словаря первой половины XVII в. стала Летопись Самовидца, написанная незадолго до событий 1708–1709 гг., то есть до перехода Мазепы на сторону Карла XII и Полтавского сражения. Автор использовал в качестве своих референтов только Украину и украинцев, причем речь шла о стране и населении обоих берегов Днепра[904].

Эта ситуация нашла также свое отображение и в изданном в то же время «Лексиконе треязычном» Федора Поликарпова. Хотя в нем не было отдельных статей о малороссах или украинцах, в некоторых местах автор словаря указывал на отличность последних от московитов. Так, в своем «славянском» предисловии автор, перечисляя разные языки, на которые делится «славянский», указывал среди них, наряду с польским, чешским, сербским, болгарским, – литовский (то есть белорусский) и малороссийский. В греческом варианте для этого автор употребил "πολονικήν; βοεμικήν, σερβικήν, βουλγαρικήν, λιτφανικήν и ρωσσαϊκήν"; в латинском – "Polonicam, Bohemicam, Serbicam, Bolgaricam, Lithuanicam i Rossiacam", избегая употребления мало- (μικρός, parvus или minor) в греческом и латинском тексте и называя малороссийский язык просто ρωσσαϊκήν / Rossiacam[905]. Таким образом, еще московский «Лексикон» Поликарпова своеобразно подвел итог двум векам употребления термина русский для обозначения территории, языка и населения по обеим сторонам Днепра.

Можно предположить, что своеобразный Sattelzeit в понимании малоросса / Малороссии наступил в начале XVIII в. Как пишет Сергей Плохий, именно после сражения 1709 г. под Полтавой светская и церковная элиты Гетманщины были вынуждены изменить свою политическую ориентацию, отказаться от старых покровителей и найти новых. Для этого выходец из Киева Феофан Прокопович предложил заменить Украину / Малороссию в качестве «малороссийского отечества» и объекта первостепенной лояльности «малороссийского народа» на Россию. Именно поэтому, как указывает Плохий, в текстах Прокоповича, написанных «киевской» лексикой XVII в., под Полтавой сражаются уже не мало– или великороссияне, но российское воинство, россияне. Имперская Россия оказалась поднята на уровень нового отечества, опустив Малороссию на уровень локальной родины, или просто места рождения