Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

встречи с ним: опять у киоска как бы случайная, мимолетная встреча. Она передала ему крупную пачку западногерманских марок. Эти деньги положила в конверт перед нашей поездкой. Я Сергеева предупредил вовремя. Теперь рыжий будет, несомненно, установлен, наши его не отпустят. Интересно, кто он, работает ли где, откуда вообще берутся эти рыжие? Жалко немного, что не взяли сейчас же с поличным. Конечно, можно было, только еще — рано. Многое еще неясно. А этот рыжий — куда он теперь денется?

Рыжий оказался неким Пороховым Вениамином Владимировичем, 1958 года рождения. В последнее время им активно занимается милиция: прошел как связь по ряду уголовных дел, в основном на фарцовщиков, «тряпичников», скупщиков-перекупщиков — в общем, тех, кто наживается на сделках по продаже модного барахла. Тип этот, видимо, далеко не прост, если уж умудрился до сих пор не получить давненько по нему плачущий срок. Вот и теперь придется попросить нашу младшую сестру, то есть милицию, не трогать пока этого прохвоста. Мы им займемся сами. Пускай погуляет пока на свободе, побольше откроется. А сидеть ему, скорее всего, придется долгонько. Тем более с учетом открывшихся обстоятельств.

Не перестаю удивляться, глядя на таких «деловых» мужичков: почему им не живется честно, не работается, как всем? Откуда эта неуемная алчность, ничем не остановимая жажда все новых и новых денег? Что сбивает их с нормального пути, что же движет ими, какие стимулы? Думаю, не очень-то ошибусь, если предположу, что не только одна эта пресловутая денежная страсть. Мне кажется, есть порода людей, у которых... Нет, не так! Порода это ведь нечто совершенное, сформированное природой в поколениях. Есть не порода людей, а генетические выродки, которые любой ценой стремятся поставить себя выше других. До Эйнштейна, Ломоносова и Леонардо да Винчи не подпрыгнуть: скудновато с серым веществом, не одарила мать-природа талантами, а хотелось бы, хотелось бы воспарить над толпой... Ничего, думают они, отыграемся на другом!

Глава 8

Борис Никитич вернулся домой в десять вечера, как говорится, усталый, но довольный. Ему сегодня удалось выторговать у одного старого ювелира полезную вещь — оптический прибор для определения чистоты и каратности бриллиантов. Теперь шиш кто надует, а то сколько уж раз обжигался, — ведь жулье кругом, жулье. Этот старый хрен, ювелир этот пузатенький, на стареньких ножках трясется, пора учиться руки на груди складывать, а тоже: «Эта вещь дорого стоит, я за нее в свое время...» Украл ведь, точно украл в свое время. Сквалыга, старый ворюга. Кругом жулье...

Только разложил прибор на своем любимом ореховом бюро, только вгляделся через маленький окулярчик в бриллиант, вынутый сейчас из клювика золотой колибри — тоже любимой безделушки, — нате вам — звонок. Вечно что-то мешает и без того редким праздникам жизни.

Звонила Ангелина Матвеевна.

— Здравствуй, племяш, — начала она вкрадчиво, — куда-эт запропастился?

С той первой встречи она называла Салтыкова или «племянником» или «племяшом». Поначалу это раздражало, потом привык. В конце концов хоть по телефону лишний раз имя не треплется. К самой Степанской, к ее странностям и главное — к жадности тоже давно уже привык. Настолько, что постоянно хранил в одной из комнаток ее огромной и пустой квартиры обменный товар: иконы, картины, старинные золотые монеты, подделки под Фаберже — в общем, все, что требовалось богатой клиентуре и для зарубежных сделок, которые то и дело случались и, как правило, получались. Несколько раз проверял, не устраивает ли шмоны Степанская, не копается ли в его вещах, — делал незаметные, волосяные закладочки, запоминал расположение вещей. Нет, не сует нос в чужие дела. Вообще, с людьми, по-настоящему жадными, как-то проще и даже спокойнее. Они за лишнюю копейку, полученную от тебя, на все что хошь готовы. Уж в милицию-то точно не побегут: там ничего, кроме хлопот и неприятностей, не получат. Степанская тем более не побежит — она от Салтыкова не копейки имеет, а кое-что покрупнее.

Этот телефонный разговор Бориса Никитича просто насторожил. Ангелина Матвеевна попросила вдруг явиться к ней прямо сейчас.

— Да ведь поздно, — упрямился Салтыков. Никуда идти ему не хотелось. Он подустал в торговой битве за оптический прибор, нанервничался.

— Ну а если женщина просит, — стала кокетливо настаивать Степанская.

«Карга, — зло подумал о старухе Борис Никитич. Он представил ее у телефона в грязном халате, в драных тапках, с желтым лицом в полумрачной, как всегда, квартире, дряблую, подпольную миллионершу. Бр-р, тоже туда же: «женщина просит!» Но понял, что идти надо, она не стала бы звать просто так.

Поварской переулок встретил сыростью и темнотой: половина фонарей, как обычно, не горела. Машину Борис Никитич оставил далеко — на параллельной улице, к дому Степанской подошел через проходняк — так надежнее.

Ангелина Матвеевна предложила чаю, но он отказался, сказал, что только-только напился пива, отшутился: на ночь много влаги вредно. На самом деле ему было противно. Всю посуду в этом доме он брал с омерзением, она была какой-то липкой.

— Ладно, — согласилась Ангелина Матвеевна, — нам же легче. Не надо будет чашки мыть.

Они уселись опять на кухне, где из толстого непонятного цвета плафона сочился блеклый свет. На коленях старухи сидел огромный кот. Борис Никитич нервничал. В воздухе висело что-то кислое.

— Хочешь заработать, племяш? — спросила вдруг Степанская. Будто выстрелила в полной тишине — так резанул слух ее вопрос.

Борис Никитич сделал попытку улыбнуться.

— Кто ж добру не рад, я не исключение.

— Не знала бы, не обращалась. — Старуха запереваливалась на стуле, закряхтела. — Уж ты-то, племяш, от добра не откажешься. Вон чемоданищи стоят, хапуга, — проворчала она дружелюбно и кивнула в сторону комнаты, где хранились вещи Бориса Никитича.

— Ну куда нам до вас, Ангелина Матвеевна, — сказал Салтыков смиренным тоном. — Доходы наши скромные, не чета вашим.

Разговор пока был неконкретным. Хотя назревало какое-то неплохое предложение — это Борис Никитич ощущал всеми порами.

Старуха будто изучала его. Старческие глаза ее, узкие, невидимые в полумраке, из глубоких, вдавленных временем глазниц испускали какие-то лучи. Салтыков от них ежился.

— Везет же дуракам, — перешла вроде к делу Степанская, — работы на копейку, а пять тыщ как с куста.

К горлу Бориса Никитича подкатила какая-то вязкая и твердая штука, которую он с трудом проглотил.

— Так уж и пять, — засомневался он осторожно.

— Смотря как сделаешь, может, и больше огребешь. Ты