Вооружение Одиссея. Философское путешествие в мир эволюционной антропологии - Юрий Павлович Вяземский

и мы различаем эту разницу, когда, имея в виду государство-нацию, говорим «народ», а государство-иерархию именуем «властью». Народ и власть – далеко не тождественные понятия, и часто власть – по крайней мере, некоторые ее исторические формы – обыденное сознание признает не-народными и антинародными.

Я желаю идти дальше и предлагаю утвердить, что кратос трансцендентально оппозиционен охлосу, и в качестве феноменологического следствия мы всякую власть, даже самую вроде бы «народную», можем и, пожалуй, должны рассматривать как нечто социально-асоциальное, национально-антинациональное. С одной стороны, власть укрепляет феноменальное единство всякого социума, кристаллизуя его и структурируя. Но с другой стороны, именно в процессе этой структуризации она неизбежно нарушает «чувство общности», так как одних членов этой общности объявляет более полномочными перед лицом этой общности, а других – менее полномочными и как бы менее к ней принадлежащими, менее «нашими», если угодно. По сравнению с дворником министр оказывается если не более «своим», то более полноправным рассуждать об общности и действовать от имени общности; его чувство общности представляется более весомым, что ли, не только с точки зрения самой власти, но и в сознании и подсознании того, что в русском языке принято называть «простым народом». Это в лучшем случае. В худшем – власть использует народ или нацию в качестве средства для достижения своих интересов, употребляет их в качестве этнической основы, на которой она кровавыми нитками вышивает свои корыстные иерархические узоры. Помните? «В белом плаще с кровавым подбоем…». Неслучайное слово подобрал мастер. Одного его уже достаточно, чтобы метафорически пробудить в душе читателя музыку власти.

В качестве «пассионариев» Гумилев часто упоминает викингов. Но эти политические бандиты были преимущественно антиэтничны. Плевать они хотели на скандинавскую общность и уже в третьем поколении, полностью ассимилировавшись с теми народами, на которых «наехали», становились русскими князьями, германскими и романскими герцогами, английскими и неаполитанскими королями. Похоже, их совершенно не интересовала этническая основа их военного плаща – главное, чтобы быстрее, пышнее и ярче на ней утвердился кровавый подбой их стремления к власти.

Помнится, по пути в Испанию, проезжая по какой-то Галлии – Цезальпинской или Трансальпийской, сейчас уже не вспомню, – Гай Юлий Цезарь изрек, что лучше быть первым человеком в захолустье, чем вторым – в Риме. Вот она, profession de foi властной пассионарности: где — безразлично, главное – первенствовать. Если на родине не получается, можно стать британским Вильгельмом, потому что на родине у себя ты – Ублюдок, а в Англии сразу станешь Завоевателем. Если твой собственный народ не видит в тебе первого и самого славного, можно «упразднить народ», как говорил циничнейший из кратологов Петр Верховенский (на фамилию обратите внимание!). Можно натравить на народ монголо-татар, или литовцев, или сарацин, или каких-нибудь нубийцев. Если тесно на Корсике, надо превратить в театр своих властных фантазий всю Европу. Что может быть общего у сына Аммона-Зевса с какой-то полуграмотной и захолустной Македонией? Афины, говорите? Египетский Мемфис? Вавилон? Персеполь? Нет, это прославленное земное величие тоже тесновато для всесильного политического демона! В Индию отправимся, следом за богом Дионисом, и пусть столицей мира и пупом земли будет походный лагерь Александра Македонского!

Рассказывают, что с особым вдохновением и методической последовательностью Сталин уничтожал грузин. Легко могу поверить, ибо это, черт подери, воистину пассионарно! Из известных мне политических демонов никто так грандиозно и дерзновенно не упразднял народ, как Иосиф Величайший. И он же создал величайшую в истории империю.

«Упразднить народ» – это, разумеется, крайности. А в норме кратос стремится подчинить себе охлос, властно кристаллизируя его социальные таксоны, юридически нормируя общественные традиции и обычаи, регламентируя национальные ритуалы и везде, где это возможно, трансформируя психологию общности в психологию рангов и иерархических распорядков. Кратос пытается воздействовать и на более «сублимированный» по отношению к нему филос, юридизируя грехи и добродетели, регламентируя альтруизм, нормируя и приписывая себе милосердие, любящих пророков обращая в «справедливых» фарисеев, в «подданных праведников»12. Власть стремится к сакрализации себя, своих институтов и ритуалов. Под контроль властного права пытаются поставить даже самое совесть.

Я употребляю русское слово «власть», но для более точного описания кратономического модуса предлагаю использовать латинское слово «номенклатура». Чаще всего под номенклатурой имеют в виду некие элитные образования. Мне этот верхушечный подход не годится. При сталинском режиме даже дворник входил в номенклатуру, представляя власть и реализуя ее функциональные ритуалы: наблюдая за жильцами, донося на неблагонадежных, участвуя в арестах. Сам из народных глубин, дворник фактически был обращен в антинародную силу, не столько охраняя жильцов, сколько угрожая им со стороны власти. Элита – лишь верхушечная часть номенклатурной арматуры, одновременно скрепляющей общество и протыкающей его в самых уязвимых местах.

На первый взгляд, номенклатурные структуры напоминают социальные объединения. Но сходство это кажущееся. Цель всякого социума – объединение, сплочение, лояльность сообщников по отношению друг к другу. Цель всякой номенклатуры – разделение в соответствии с иерархическим рангом. Помните гоголевского Городничего? «Не по чину берешь!» – в сердцах изрек этот практический кратолог. Чин, ранг, титул, должность – вот разные названия для одной и той же единицы иерархического измерения, шкалы номенклатурного поведения. Этологи для описания иерархического поведения животных давно уже используют буквы греческого алфавита: «альфа», «бета», «гамма» и т. д. Почему бы и нам не воспользоваться этой простой и четкой системой? Классы, сословия, касты – слишком расплывчатые понятия. Канцлер, действительный тайный советник, тайный советник – все это исключительно дворяне, но первый по шкале табели о рангах – бета, второй – гамма, третий – дельта… Табели о рангах тоже достаточно неудобны. Во-первых, они разные в разных национальных социумах. Во-вторых, далеко не всегда официальный ранг соответствует номенклатурному статусу того или иного индивида; вспомним, например, о маркизе Помпадур, о Григории Распутине.

В отличие от социальных объединений номенклатурные альянсы чрезвычайно подвижны и изменчивы. Они могут учреждаться и расторгаться чуть ли не каждый день, если того требуют иерархические потребности. Часто объединяются не для того, чтобы усилить, а чтобы контролировать и нейтрализовывать друг друга. Объединяются не по принципу социального сходства, а по принципу господства и подчинения. В социуме преобладают отношения сотрудничества и взаимопомощи, в номенклатуре – соперничества и конкуренции. В номенклатуре твой партнер почти всегда одновременно и твой противник, актуальный или потенциальный.

Не будем забывать, что кратос – это потребность занимать место, не только властвовать, но и подчиняться. Миллионы людей были не подчинены, а привлечены Наполеоном, сами устремились в орбиту его номенклатурного миростроительства, рвались повиноваться этому ослепительному демону власти, подчиняться не только политически, но интеллектуально, духовно, почти религиозно. Это демоническое