Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

— Мама, чего сделали со столом? Он как будто ниже стал.

— Вот что! — засмеялась мать. — Ничего со столом не делали, а вот ты, сынок, растешь.

Больше всего Петька был поражен замужеством Моти.

Приезжал на побывку после ранения Никешка Рубцов, и они поженились. Было досадно, что Рубцов уехал; он бы ему поверил, и они обличили бы Проньку. А теперь опять никто не поверит, — снова уложат в постель. Никешка воюет в далекой Галиции, а Мотя собирается хозяйничать на Рубцовской заимке. Мать уговорила ее немного пожить с ними, так как отец отсутствовал, а тетя Настя и дядя Вася уехали на лесопилку.

Ночью загудел набат. Тревожные звуки летели за село, в голую степь, за скованную льдом Жиганку, за ее занесенные снегом черемуховые острова. Горела арестантская тюрьма при волости. Церковный сторож дергал веревку колокола, крестясь на отблески пламени. От тревожного звона просыпались люди; наспех одеваясь, они выскакивали из домов, и только в тюрьме еще спали.

Стражники храпели в караульном помещении; дневальный накалил печку до того, что сплавились кирпичи, и тоже завалился спать, спал и часовой в будке у ворот.

Тюремщиков разбудил стук в ворота.

— Горите, сукины дети! — крикнул начальник тюрьмы часовому.

— Никак не приказано, ваше благородие, — ответил ошалевший страж.

Тюрьма и раньше привлекала Петьку своей таинственностью. За четырехугольником ее частокола никогда не было слышно звуков; вся она походила на глухой ящик, и только в одной стене ящика были ворота, всегда недоступные, плотно закрытые. Если обойти палисад[53], внимательно вглядываясь в щелочки между заостренными вверху высоченными сваями, то увидишь угол деревянного дома и больше ничего.

Незаметно выскользнув из дому, Петька оказался на пожаре. Мужики, живущие близко от тюрьмы, шли помогать тушить пожар; дальние жители у своих ворот судачили о том, куда может перекинуться огонь и сколько будет краж назавтра, если разбегутся острожники[54].

Петька стоял в переднем ряду толпы и через раскрытые ворота видел дом. Увы! Этот обыкновенный дом с окнами, дверями и железной крышей и оказался тюрьмой. Ничего особенного! А он-то ждал, что увидит входы в мрачные подземелья, кольца, ввинченные в стены, за которые привязывают узников, топор палача, плаху. Услышит глухие стоны из-под земли. А тут ничего этого не было. Правда, хриплые голоса были слышны, но «узники» не молили о пощаде и не просили о помощи, а ругались, как обыкновенные пьяные хулиганы, и требовали, чтобы им открыли двери.

Толпа праздных людей равнодушно наблюдала, как несколько стражников и надзирателей боролись с огнем, кидая на языки пламени розовый снег.

— Эй, руби селедкой-то[55] головешки! На что вам и сабли?..

— Арестантов жарить будете или как? — кричали из толпы. — Почем жареные-то будут?

С реки то и дело привозили обледеневшие бочки с водой. Из них плескали на крышу, на окна, на стены.

В дальнем углу ограды на снегу дымились бревна от растащенной на части пристройки. Дом горел медленно. Сколько времени прошло, а огонь с чердака спустился лишь на карниз и еще не проник внутрь. Снег с крыши стаял, железо покоробилось и разошлось по швам. От щели к щели бегали бойкие язычки пламени. Но вот под кровлей что-то треснуло, и она осела. Арестанты, на секунду затихнув, завопили с новой силой.

— Хрестьяне, помогите! Дымно. Нарочно выжигают нас!

— А куда вас больше надобно! — откликнулись из толпы.

Начальник что-то сердито крикнул и выхватил шашку из ножен. Стражники бросились отгонять народ, дубася шашками в ножнах, как палками, по спинам оказавшихся в первых рядах толпы.

У ворот несколько увеличилось свободное пространство. Пятясь, Петька хотел остаться впереди других. Стражник схватил его за шиворот и крепко поддал коленом. Кто-то засмеялся, но Петьке не было обидно: сердце у него сжалось от волнения, и он, раскрыв рот, смотрел, как открыли двери, и ждал выхода настоящих разбойников.

«Все равно не струшу. Вот захочу и подойду к любому», — думал Петька.

Из открытой двери повалил дым. Урядник[56], крякнув, вошел в дом, приказав идти за собою одному из стражников. Внутри лязгало железо, хлопали двери, и на крыльце начали появляться арестанты. Руки и ноги их были свободны, но двигались они, как связанные.

К своему изумлению, Петька увидел много знакомых. Тут был рыжий нищий, что летом постоянно шатался по селу, и еще несколько человек в отрепьях.

Мелькнула знакомая шапка из телячьей шкуры и черноволосое лицо бродяги, что рыбачил летом на реке и подбирал широколобок — рыбешек из породы бычков. Он шел не торопясь, ни на кого не глядя и не оборачиваясь.

В горящем здании опять затрещало, и оттуда, тесня стражников, стали выскакивать испуганные арестанты. Их отделили от первой группы бродяг.

— Слушай меня! — крикнул начальник тюрьмы бродягам. — Конвою у меня для вас нет. Его высокое благородие господин мировой судья разрешил вам идти до волостного правления и там ждать нового помещения для вашего предназначения. Пошли, живо! Чтобы духу вашего не было! Смотрите у меня, не блудить. Голову сниму, а то и совсем выгоню. Ты, Ничипуренко, — обратился он к черноволосому, — отвечаешь мне за всех. Понял?

— Хы! — ответил Ничипуренко и зашагал прочь, сутуля спину и не оглядываясь на других.

Унылые люди нехотя потянулись за новым вожаком. Проходя сквозь толпу, они торопливо выпрашивали табак, спички, просили деньги, хлеба.

Спички давали по штукам, денег совсем никто не дал, а махорку щедро сыпали в подставленные ладони, шутками провожая «горюнов».

Петька был ошеломлен действиями начальника, отпустившего на волю «разбойников». Как бы успокаивая его сомнения, кто-то в толпе сказал:

— Ну, эти не побегут. Им дай бог до волости дойти и ног не поморозить.

Это были «зимогоры» — бродяги, садящиеся в тюрьму зимовать. Они отлично знали «уложение о наказаниях» и, совершая преступление, заранее высчитывали себе срок высидки в тюрьме, с тем чтобы выйти в теплое время. Тут был пяток Иванов непомнящих, не знающих ни фамилии, ни отчества, ни места рождения. К ним память возвращалась весной, а пока снега, — тюрьма дает какой ни на есть хлеб и теплую конуру.

Говорили, что мировой судья с первого взгляда угадывал подсудимых этого сорта и в сроках тюремной высидки шел им навстречу, прибавляя или убавляя, когда нужно, смотря по обстоятельствам. Он был страстным охотником и определял весну по осени: если ранний слет бродяг, — жди в конце апреля уток, а если «зимогор» не идет до ноября, то