Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Смеркалось сильнее. Пробравшийся под одежду снег растаял. Становилось холодно и совсем невесело. «Можно замерзнуть, — подумал Петька. — Только засни, и никто до весны не найдет».

На дороге послышался шум, стал различим топот лошади и неясные голоса. «Вот они, разбойники! Поймают и увезут!» Испугавшись, он опять забрел в сугроб и притаился за кустом.

— Это где-то здесь, — послышался голос дяди. — Эй, Петя! Вылезай, — чего ты там сидишь? Я думал, что ты убежал домой.

— Ты чего молчишь там? Ты не ушибся? — тревожно спросила мать.

Мышонок, такой большой, если смотреть на него снизу, стоял на дороге, мотая головой и отфыркиваясь. От него шел пар. Петька вылез на дорогу, присел на отводину[52] санок и старательно выколотил снег из валенка.

— Не простудись, Петя, — беспокоилась мать, в то время как сын неторопливо снял второй валенок и деланно-равнодушным тоном ответил дяде:

— А что мне было бегать! Я знал, что вы все равно за мною приедете. Хотел бы уйти, так ушел бы.

— Ты, может быть, и сейчас пойдешь? Матери не отвечаешь, — значит, не желаешь нашего общества, — сказала тетя Настя, и Петьке пришлось извиниться перед мамой, как последнему невеже. Вообще он чувствовал себя подавленно, и слегка знобило, и непонятно тяжелела голова.

Возвратившимся с катания открыл Иван Петрович. Он неожиданно приехал, отпустил Мотю погулять и хозяйничал дома, накрывая на стол.

Тетя Настя похвалила его, поправила косо постеленную скатерть, переставила приборы и проворно принесла подогретый ужин.

— Могу сказать, Ваня, на лесопильном заводе мне работу обещают. В рабочем поселке будем жить. Там как-то другой дух чувствуется, и дома у них стоят не по-сибирски: без ставней на окнах. Вот бы тебе туда с нами переехать, и вместе были бы и, могу сказать, жить спокойнее… Вера не боялась бы, — говорил отцу дядя Вася.

— Можно было бы, так сказать, пожить, — соглашался отец, — но как тебе известно, я должен убраться отсюда и переехать в город; поступлю на железную дорогу.

Дребезжание колокольчика и сильный стук в двери прервал разговор. В столовую влетела запыхавшаяся Мотя и выпалила новость: Кирилла-Печника ограбили. Его нашли зарубленным на пороге своего дома.

Петька вспомнил найденный в снегу топор и представил себе страшную картину. Его затрясла лихорадка.

— Рукавица там оказалась… вся в крови. Котов ее признал своей, — заключила Мотя и ушла на кухню.

Петька бросился следом за Мотей.

— С которой руки рукавица? — спросил он.

— Да ведь не знаю я, — ответила Мотя, с изумлением глядя на Петьку.

— Нет, ты скажи… с правой руки рукавица?… Это не Котов убил, это Пронька украл рукавицу… Это он. Я знаю.

— Ой, что это! — воскликнула Мстя, вбегая в столовую. — Да вы посмотрите, на нем лица нет. Ой, батюшки!

Следом за Мотей на кухню вышли отец и мать, за ними спешили дядя Вася и тетя Настя.

— Это Пронька… Котов не виноват, — твердил Петька, весь дрожа и пылая от жара.

— Ну ладно, пускай Пронька, — соглашался отец.

— Да ты что, милый друг, хуже девчонки, — укоризненно проговорил дядя Вася.

— Спать отправляйся, приказала мать.

— Мама, да я все докажу… Пронька к вам лез, это Пронька убил…

— И слушать ничего не хочу. Завтра расскажешь.

У Петьки на глаза навернулись слезы. Никто не хотел его слушать, а у него были такие неопровержимые доказательства. Он с трудом добрел до своей постели.

За перегородкой горела лампа, в столовой вполголоса продолжали разговор об убийстве и обсуждали поведение Петьки.

— Странная навязчивая идея, — отчетливо сказал отец и, тут же спохватившись, перешел на шепот.

Петька лежал с открытыми глазами. Стоило глаза закрыть — сразу возникали картины, одна другой страшнее. Он видел Проньку, прячущего рукавицу, топор в лесу, убитого Кирилла. Тут Петька вздрагивал и открывал глаза.

В комнатушку заглянула мать и увидела, что Петька не спит. Она принесла в рюмке какое-то лекарство и заставила выпить. Незаметно для себя Петька забылся.

Во сне ему виделось всякое. То его подхватывала какая-то белая сила и, закрутив в воздухе, бросала в пустынное пространство, наполненное молочно-белым туманом; то он чувствовал себя распростертым на снежной дороге, а прямо, на него неслись лошади, и в санях сидели люди, а в передке стоял Проня и кричал, что убил Кирилла. Потом Петька проваливался куда-то вниз; над ним тенью пролетала тройка, а он валился в глубокий колодец и мягко стукался о стенки. Обратно его выдергивала Дуня-Пароход, а он опять падал, и так повторялось всю ночь. Он несколько раз слетал с постели и ощупью лез обратно.

Очнулся Петька поздним утром и сразу спохватился: «Нужно идти, нужно бежать, все должны поверить, что Котов не виноват».

Он снова заговорил о Проне. Встревоженная мать подошла к постели, поправила подушки и, чтобы успокоить Петьку, сказала, что Проня давно сидит в тюрьме.

В следующий раз к Петьке вернулось сознание, когда пришел доктор. Это был человек с холеными щеками, как будто из белого киселя, и закрывающимися глазами, под которыми оказывалось много лишней кожи.

Петька начал было шевелить языком, чтобы спросить, — скоро ли будет вечер, но разговаривать расхотелось, и он отвернулся к стене.

— Нет, молодой человек, давайте поговорим, — запротестовал доктор.

И хотя Петька не отвечал ни на один вопрос, доктор всего его обшарил. Наконец он отвязался от Петьки и ушел к умывальнику и там разговаривал с матерью, держащей перед ним свежее полотенце.

— Думаете? — спросил доктор и повторил слова матери: — Нервное потрясение, напуган грабителями, впечатление от убийства, навязчиво бредит неизвестным человеком… Много обвинений! Ни в коем случае никогда не давайте ему об этом говорить.

Глава 10. Пожар в арестантской тюрьме

У Петьки оказалась скарлатина, и он долго пролежал в больнице.

Наконец, в какой-то ничем не примечательный день Петьку отпустили домой. Около двенадцати часов его привели в приемную, где ждала мать. Она с радостными слезами на глазах обняла его и переодела в домашнюю рубашку. Остальную одежду она достала из мешка с больничной биркой и едким запахом дезинфекции. Петька торопливо натянул мятую куртку. Мать поверх шапки и шубы окутала его теплым платком. Петька мирился со всем, лишь бы скорее вырваться на улицу.

Тимофей вез медленно, санки раскатывались или переваливались в ухабах, а Петька смотрел по сторонам, не узнавая изменившуюся улицу и дома. Даже свой дом теперь показался серее и ниже. Ему не узнать было своего стола, стула, подоконника, на котором была вырезана буква «П». Все было прежним и