Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Петькины занятия с Мотей не ускользнули от внимания учительниц. Они находили это очень полезным, хвалили Петьку и даже называли своим коллегой.

В столовой продолжалась работа, все тихонько пели. Особо выделялись приятные голоса учительниц. Пели «Лучинушку»[45] и еще какую-то печальную песню про осень, про дождь и тоску. Пение прекращалось с окончанием работы.

Мотя вносила кипящий самовар, мать готовила чай. Отец заколачивал ящик, пристукивая молотком, как будто забивал туда заряды, и говорил:

— Покурят солдатики сибирского табачку — лучше разберутся, за что воюют.

Тут врачиха, как звал ее Петька, которая всегда была за войну, чтобы не поссориться с отцом, торопливо прощалась и уходила домой, а учительницы оставались. Они жили тут же, в училище, напротив дома Зулиных.

Петька ходил в школу и больше всего любил перемены, когда ученики носились по школьному двору, лазили на крышу, поднимались на руках по ступенькам лестницы, прислоненной к дому, бегали по коридору, играли в чехарду.

Петька считал, что все знает, все умеет, и раз на уроке попал впросак.

— На весы поставили гуся, — сказала учительница, — на другую чашку весов положили гири в десять, три и пять фунтов. Сколько весит гусь?

Петька решил задачу не быстрее многих учеников, и его голос потонул в общем хоре отвечающих.

Учительница успокоила класс и быстро проговорила:

— Гусь стоит там же, но он поднял одну лапу. Сколько теперь весит гусь?

— Девять фунтов! — выпалил Петька, вскочив раньше всех.

— Но почему ты так думаешь? — спросила учительница.

Петька замешкался, и в это время вперед вылез Санька Пегунов.

— Весит столько же, сколько раньше весил, — сказал он.

— Правильно! — подтвердила учительница. Дальше она объяснила классу, что гусь, если он стоит на одной лапе, весит не меньше, и Петька под общий хохот уселся на место.

— Дети, — обратилась учительница к классу, — не ленитесь решать задачи, от этого развивается и увеличивается серое вещество мозга. Кости черепной коробки у развитого человека намного тоньше, чем у отсталого…

— Доучишься, что голову щелчком пробьют, — послышалось опасение.

— … но зато кости черепа по мере утонения становятся более прочными, — успокаивала учительница, — а объем черепной коробки для вмещения мозга становится больше.

Это немного отвлекло ребят от задачи с гусем, и Петька тогда был рад туманным рассуждениям, хотя вопрос о пользе серого вещества оставался неясным. Не зря же говорили взрослые про самых неотесанных, что в них серости много.

Дома учительницы коварных задач не задавали, но все же Петька к ним относился с некоторой опаской. Быстро допив чай, он скрылся на кухню.

«Коллегой зовут, а начнут мою „серость“ проверять — и засыпешься при отце», — побаивался Петька.

Мотя дремала над письмом, и через ее плечо Петька прочитал: «Здравствуй, дорогой наш незабываемый Ни-кифо. Никифор Иванови. Мы все живы здоровы…»

— Букву «чи» пропустила, — заметил Петька и прочитал до конца: «…Чего и вам желаем. Шлот вам поклоны матушка наша..»

— И про корову мамашину еще не написала? — удивилась Мотя.

— Длинное письмо это будет у тебя. Смотри, половину листа уже исписала.

— Ничего, для него я постараюсь, — ответила Мотя, строго подобрав губы.

Ложась спать, Петька кутался в одеяло и спешил согреться.

«Холодно сейчас на улице», — думал он. Ему представлялось село, залитое лунным светом. На колокольне отбивали часы, звуки неслись в морозном воздухе, застывали и лепешками наслаивались на луну. Стоило закрыть глаза — картина сразу изменилась. Теперь Петька видел Мотино письмо, длинное, длинное — до самых позиций, и Рубцов с винтовкой идет вдоль букв, как вдоль частокола, и читает их при лунном, холодном свете.

Глава 7. «Сила» искусства

Привезли от Ляревича портрет Петьки.

— Вот это искусство! — сказала мать.

— Искусство преувеличивает, — усмехнулся Иван Петрович.

— Так и надо, — убежденно возразила мать.

Петька, пораженный силой искусства, рассматривал собственное изображение: на берегу озера на обломке скалы сидел мальчик с отличным плетеным хлыстиком в руках. От синяка не осталось и следа, и Петька восхитился, разделяя мнение матери: «Вот это искусство. Искусство должно преувеличивать!»

Учительницы затевали любительский спектакль, и вечером у Зулиных произошел примечательный разговор.

— Артисту дайте роль, — сказал Иван Петрович, кивнув на Петьку.

— Как же, как же! Мы его обязательно выпустим на нашу сцену, — ответила Татьяна Александровна.

— А какую пьесу выбрали? — спросил отец.

— «Бог спас», — ответила учительница. Опустив глаза, она рассказала, как в пьесе семья бедняка терпеливо переносила нужду, а купец раскаялся и вернул беднякам деньги.

— Гм, — хмыкнул отец, — толстовщиной отдает. Теперь чаще говорят: «На бога надейся, а сам не плошай». Меняются ведь люди-то, научаются свои интересы отстаивать.

Утром не терпелось поделиться радостью с товарищем, а Володьки в школе не было. Как только брякнул звонок на большую перемену, Петька уже летел по морозу в одной рубашке. Быстро вбежав в сени, он ушанкой сбил с валенок снег и распахнул двери в избу.

Над брусом полатей виднелась голова Володьки. Он лежал на животе и щурился на только что вынутые из печи и облитые сметаной шаньги[46].

— Ты чего на уроки не идешь?

— Валенки подшивают, — мрачно ответил Володька.

— Нельзя пропускать, теперь остался без роли. А у меня будет роль на спектакле.

— Какая это роль?

— Я артистом буду.

— Ну-у-уу, врешь!

— Провалиться мне на этом месте! Будут играть большие парни, и я с ними. Мне там отец подарит сапоги, и я буду переобуваться.

— Отец? Твой-то?

— Не мой, а понарошке, который в спектакле будет. Володька повернулся на спину и уставился в потолок. «Чего на самом деле, — думал он, — люди в спектаклях играют, а ты сиди босиком! Ичиги худые и больше обуться не во что». Потом он повернулся к Петьке и с живостью спросил:

— А сапоги новые? А сколько ребят на сцене будет у него, у отца-то твоего? Вот бы парнишек пять, да подарил бы он одни сапоги, да в драку делить! Вот бы сыграли! Я бы всем показал!

— Нет, драки не будет, — с сожалением вздохнул Петька. — А ты, знаешь, не зевай, скажи учительнице, что стихотворение к тому спектаклю выучишь. Это еще лучше будет. Выйдешь на сцену и давай чесать наизусть! Здорово получится. Стихотворение можно для этого выучить длинное-длинное, а мне-то совсем мало придется говорить. Только и всего: «Эх, сапоги-то, сапоги! Сапоги-то новые, да со скрипом!»

— Мало, — согласился Володька.

— Ну, ничего, я эти слова еще повторю. Раз пять скажу, а потом спляшу. Я, брат, такое разделаю, только… Эх! Искусство надо преувеличивать!

— Правильно, — подтвердила мать Володьки, — на то и артист, чтобы из