Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

Петька испугался, что она начнет длинный рассказ о том, как была в театре в новом полушалке огневого шелка, какого больше ни у кого не было, как все смотрели на нее. Он мигом ударил в дверь задом и выскочил вон.

Вся школа говорила о спектакле и об удаче, выпавшей на долю Петьки. Пьесу начали готовить в классе: заучивали и повторяли роли. Потом, показывая «актерам», как двигаться по сцене, учительницы перенесли репетиции в стоявшее на площади пустое пожарное депо.

Собственно говоря, сруб ставили для иллюзиона — синематографа, но хозяин разорился, дом достался «волости», и сходка решила, что пожарная команда будет полезнее. Но и с пожарной командой дело далеко не пошло: купили бочку, собирались прорубить ворота вместо дверей, а пока повесили замок, и бочка третий год стояла на улице.

Зал оборудовали сценой с суфлерской будкой и артистической уборной. Повесили настоящий занавес. В углу стояла единственная декорация, изображающая беседку с колоннами, луну и лебедей в пруду. Декорацию бросил прогоревший фотограф. Настоящие декорации предполагалось писать на полотнищах, сшитых из мешков.

В пустом зале зажигали лампу. Гулко звучали голоса «артистов», причудливые тени ломались на потолке и выступах стен; в зал набивались ребятишки и с завистью и восхищением глядели на Петьку.

По ходу действия ему приходилось сидеть в углу (угла еще не было), потом получить свои сапоги и сказать два слова. И на этом его великолепная роль заканчивалась. Но много ли надо для приобретения славы!

Петька облюбовал на сцене зыбкую половицу с ужасным скрипом и решил тут попрыгать, примеряя подаренные отцом сапоги, чтобы театральными средствами усилить их природный скрип.

— На то я и артист, чтобы из мокрого слова искру выбить. Знаете, искусство всегда преувеличивает, — повторял Петька перед ребятами слова Володькиной матери и слова своих родителей, принимая их всерьез.

— Тоже задается! Подумаешь! — сказал Федька Колесников и толкнул Петьку в грудь: — Заявляешь? Выходи на одну ручку…

Петька, «переполненный» ответственностью перед своим братом артистом, презрительно ответил:

— Буду я с тобою мараться! Погоди, кончим спектакль, надаю как надо!

— Артис-прокис, — сказал Федька, и драку отложить не удалось.

Через несколько секунд внимание всех находящихся на сцене было привлечено к противоположному концу зала, где под одобрительные крики ребят на полу катались драчуны.

Федька Колесников ревел и малодушно сваливал вину на Петьку. Свидетели хором подтвердили: «Он сам нарывался, сам полез на Петьку». Затем свидетели и пострадавший были в полном составе выкинуты за дверь. На следующие репетиции никого не пускали, и Петьке было уже не так интересно «представлять» перед своим братом артистом. Вдобавок ко всему учительница сказала, что валенки снимать не нужно, дескать лишняя примерка задерживает репетицию.

Незаметно за горячей суетой подкрались праздники. Подошло время спектакля. В последний момент перед Петькой появилось непреодолимое препятствие: до сих пор ему подавали воображаемые сапоги, а настоящие на сцене не показывались. Петька снимал валенки и надевал их вновь. Своих сапог у него не было, а мать решительно сказала:

— Чужое старье я надевать тебе не позволю, — еще подцепишь какую-нибудь чесотку. Вот совершенно новые ботинки с пуговицами. По крайней мере видно, что привезены из магазина.

Петька утешал себя тем, что хоть штаны у него будут «настоящие»; но даже учительница, стремящаяся к реалистическому оформлению спектакля, косо посмотрела на знаменитые Петькины штаны, еще многое повидавшие после встречи с собакой и, наконец, доведенные «до настоящего вида».

За кулисами было шумно. У одних артистов лица сияли от счастья, у других были строго торжественны. Гримировались кто как умел, но ходили за сценой в шубах, так как было отчаянно холодно.

Сценический отец Петьки, получив для вручения подарка ботинки с пуговками, тряс кудельной бородой, говоря ему:

— Ты из рук полсапожки-то не дергай. Подожди, когда я их подыму, сам полюбуюсь, а потом тебе спокойно подам. А ты мне поклонишься. Ладно?

— Ладно. Я тебе не помешаю сыграть, и ты мне не мешай, — отвечал Петька, подчеркивая, что не нуждается ни в чьих советах.

Перед выходом на сцену сняли шубы, и тут обнаружилась его белая вышитая рубашка, которую приказала надеть мать. По мнению учительницы, это не годилось никуда. Но заменить Петьку или переодеть его не было никакой возможности.

— Подумаешь, какая важность! Я так сыграю, что все и не подумают ничего! — хвастался Петька.

В зале горели четыре лампы. С потолка свешивались гирлянды из пихтовых веток. По сторонам сцены, закрывая свежие доски, висела декорация прогоревшего фотографа, теперь разрезанная надвое. С одной стороны пришлась луна и беседка, с другой — пруд и лебеди.

Публика быстро заполняла зал. В первые ряды проходила местная интеллигенция, дальше оседали взрослые с детьми на руках; вдоль стен становились зрители, которым не хватило места на скамьях; в углах пирамидой лепились ребятишки. Все зрители были трезвы, предупредительно вежливы, степенны и, соблюдая приличия, молчали. Лишь среди интеллигенции шепотком шли разговоры о том, что такие начинания надо поддержать, что никто не помнит, когда был до этого спектакль, а без театра тут совсем одичаешь. Ездить же, дескать, в поселок невозможно. Да и как там играют любители железнодорожники! У нас, конечно, сыграют лучше.

Наговорившись друг с другом, зрители первых рядов начали тактично похлопывать в ладоши и топать в пол, торопя артистов. Тогда сняли с крючьев и унесли из зала лампы. Раздвинулся занавес. В зале стало тихо, лишь изредка раздавались возбужденные возгласы:

— Гля, паря! Эта молодуха-то — учителка!

— Цыть вам!

— Не умеют себя вести! — возмущались те, которые не понимали, что самое интересное — вперед всех «разгадать» артиста и объявить об этом во всеуслышание.

Шло действие, горели в жестяной рампе пятилинейные керосиновые лампочки. Петька, ерзая на скамейке, то оглядывался на дверь, в которую должен был войти «отец», то, вытягивая шею, глядел в глубину зала, тщетно пытаясь найти Володьку. Он так возился, что качались декорации, изображавшие закоптелую избу с облупленной русской печью и маленьким окном. У окна сидела Петькина «мать» (Анна Александровна), на печи лежала «бабушка». Артисты повторяли за суфлером заученные слова; с каждым их словом приближался момент, когда должен был войти «отец», и наконец он появился с мешком за плечами.

Петька горячо принял два ботинка и начал примерять обновку.

— Чего копаешься? — зашипел «отец».

— Крючок для пуговок дома забыл, — растерянно шептал Петька.

«Шепоток» их был слышен на весь зал.

— Ладно, не застегивай…

Артисты — мать и отец — смотрели на него с радостными улыбками, но, не дождавшись, когда Петька подаст свою реплику и пройдется в