9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши - Рафаэль Тимошев

— Мне сообщили о вас… Наслышан и о вашем подвиге, Алексей Николаевич. Завтра доложу государю императору.

Тут он отчего-то сделал странный жест — коротко мотнул головой в сторону, как если бы ему жал стоячий воротник кителя, и вновь вернул глаза на Листка.

— Не буду скрывать — за вас просили… — Он сделал паузу, точно продолжать дальше ему было неприятно. — Хотел бы спросить — каково ваше нынешнее самочувствие?

Алексей Николаевич вновь ощутил холодок в груди — кажется, генерал-квартирмейстер сомневался в его способности нести службу. Ответил как можно спокойнее:

— Готов к исполнению прежних обязанностей, ваше превосходительство!

— То есть служить в контрразведке? — переспросил Пустовойтенко.

Листок кивнул:

— Так точно! Под вашим началом…

Генерал откинулся на спинку кресла, продолжая касаться стола уже вытянутыми руками, и неслышно постучал по крышке подушечками растопыренных пальцев.

— Что ж, проект высочайшего указа о введении контрразведывательного отделения Ставки в штат вверенного мне управления уже подготовлен. Бог даст, в декабре — январе будет принят. Пока же, увы, с этим, Алексей Николаевич, придется повременить. Однако до того, думаю, ваши способности и опыт вполне могут пригодиться на поприще разведки. При утреннем докладе его императорскому величеству соответствующие предложения я доведу. Не исключено, что завтра же государь соизволит пообщаться лично. О том вы будете своевременно осведомлены. Кстати, успели разместиться?

— Благодарю, в «Метрополе»…

— Ну и отлично.

Пустовойтенко — похоже, посчитав свои обязательства на этом исполненными — оперся на подлокотники кресла, готовясь подняться, и скорее по инерции, нежели по необходимости поинтересовался:

— А доехали как?

— Вполне комфортно…

Уже вставая, стараясь предупредить то же намерение начальника, Алексей Николаевич добавил:

— Поездку скрасил ваш знакомый — Лимке Эдуард Феликсович, надворный советник…

И тут по вдруг изменившемуся лицу генерал-квартирмейстера он понял, что ляпнул нечто лишнее. Пустовойтенко, так и не поднявшись, снял с подлокотников руки и, вновь перенеся их на стол, медленно, точно коршун, склонился над столом.

— Вы, верно, ошибаетесь, господин ротмистр… — выдавил он. — Подобного надворного советника я не имел и не имею чести знать! С чего вы решили, что это именно мой знакомый?

Листок опустился на стул:

— С его слов, ваше превосходительство…

— Однако странно, что ваш попутчик столь безответственно записался ко мне в друзья!

Листок с изумлением уставился на генерала — это обвинение его во лжи или розыгрыш? И кто — «Взвейтесь, соколы, орлами!» — в действительности лгал ему? Надворный советник Лимке — в поезде — или генерал-квартирмейстер Ставки — здесь и сейчас, сидя в собственном кабинете? И главное — зачем?

— Прошу прощения, ваше превосходительство… Этот господин так убедительно утверждал, что якобы лично вами приглашен для прохождения службы…

— Повторяю, господин ротмистр! — грубо оборвал его Пустовойтенко. — Никакого Лимке чести знать не имею и покончим с этим!

Наступила тишина. Однако через минуту сам же генерал ее и нарушил.

— Этот тип разместился с вами в «Метрополе»? — спросил он.

Листок жестом головы показал, что нет.

— Надворного встретил водитель мотора, присланного, с его слов, лично вами… Куда убыли — не знаю…

Кулаки Пустовойтенко сжались.

— Вы автомобиль запомнили?

— Нет. Шофер явился в купе.

Генерал вновь откинулся от стола. Вид его теперь был чрезвычайно озабоченным. Листок мысленно недоумевал — что в этой истории задело генерала? Обида, что кто-то прикрылся его именем? Возможно, что и обида… И надворный советник хорош — набивал себе цену столь шулерским способом!

Внезапно его осенило:

— Быть может… шпион?

Пустовойтенко, скосив на него глаз, мотнул головой:

— Не думаю… Шпион не плел бы первому встречному о знакомстве с генерал-квартирмейстером штаба Верховного главнокомандующего… И о якобы выделенном им моторе не стал бы…

— Тогда он сумасшедший!

— Сумасшедших не встречают на авто… — Генерал исподлобья глянул на Листка. — Можете его описать?

— Могу.

— Поступим, Алексей Николаевич, так — сейчас встретитесь с начальником моего восьмого — общего — делопроизводства полковником Ассановичем. Опишите ему этого мерзавца и расскажите все, что с вами произошло. Ясно?

— Ясно, ваше превосходительство! Быть может, мне принять участие в расследовании? Могу обойти все гостиницы…

— Нет! — оборвал его Пустовойтенко. — Вам никуда не лезть! Сделаете только то, о чем вас просят! И не вздумайте обязывать полевую жандармерию… — Он вдруг обдал ротмистра злым взглядом. — Мы еще не знаем, что это за штучка — в Могилеве не столь много автомобилей, чтобы встречать на моторе каждого приезжающего в город…

* * *

С момента, как он покинул Губернаторскую площадь, последние слова генерал-квартирмейстера не давали покоя. Что Пустовойтенко хотел ими сказать? То, что надворный советник Лимке мог действительно прибыть по приглашению кого-либо из особ Ставки, кто имел возможность выделить ему автомобиль? Если это и так, то что в этом пустяковом факте могло вызвать негодование у столь влиятельной фигуры штаба Верховного, каким является генерал-квартирмейстер? То обстоятельство, что надворный советник назвался его другом? Признаться, в этом действительно могло быть нечто обидное — выходило, что пустышка Лимке, ссылаясь на имя его превосходительства, прикрывал по каким-то причинам некое лицо… Лицо, которое уважал или боялся больше, чем самого генерал-квартирмейстера! Хотя какого черта этому Лимке понадобилось вообще болтать о том незнакомому ротмистру? Он же не тянул его за язык! Загадка? Но если дело только в нанесенной враньем обиде, то эту загадку генерал, обладающий всеми возможностями секретных служб Ставки, разгадает, пожалуй, скоро…

Однако после обеда все это отошло на второй план — в «Метрополь» примчался Беляев и, выпучив глаза, передал письменное распоряжение адъютанта Пустовойтенко:

«В связи с предполагаемым приемом его императорского величества, ротмистру Листку прибыть в приемную генерал-квартирмейстера завтра, к одиннадцати часам»…

9

31 декабря 1916 г. Цюрих.

Лотта Баккер

Из воспоминаний Дворцового коменданта генерал-майора Свиты Воейкова Владимира Николаевича:

«…1 ноября открылась сессия Государственной думы; П. Н. Милюков своей речью привел в полный восторг как членов Государственной думы, так и восседавшую на хорах публику. Он дошел до такой неслыханной дерзости, что заявил, будто имеет неопровержимые доказательства тайных сношений царского правительства и высочайшего двора с Германией, и спросил: "Что это? Глупость или измена?» На что аудитория ответила: «Измена». Самым вопиющим в этой гнуснейшей, небывалой в летописях истории