Мара, дочь Нила - Элоиз Джарвис Мак-Гроу

Из двери, ведущей на лестницу, вышел церемониймейстер. Он приблизился к Инанни размеренным шагом и чопорно поклонился.

— Принцесса, возрадуйся. Преславная, Дочь Высочайшего Ра, Гор из Золота и Великий Бог Земли Двойного Царства, повелевает тебе явиться.

— Мара? — дрожащим голосом произнесла принцесса, неуверенно отступая назад.

Но Мара уже спешила к ней.

— Скорее, Высочество! Пошлите маленькую Неси за вашими женщинами. Мы должны немедленно спускаться — это прием у царицы!

Глава 8

Ее Величество Фараон

Внезапная тишина воцарилась в огромном, обрамленном колоннами караульном зале, и все головы повернулись в одну сторону. Придворные, жрецы, блистающие дамы и хмурые послы безмолвно расступились, давая дорогу процессии, вошедшей со двора в дальнем конце зала.

Первым шествовал церемониймейстер, постукивая своим длинным, украшенным лентами жезлом. За ним следовала Инанни, Мара шла рядом, а двенадцать сириек — по пятам. Медленно они двигались по длинному проходу между рядами наблюдающих лиц, мимо всех этих надменных, подведенных глаз и кривящихся губ, мимо изогнутых бровей, шепота за спиной и презрительных пожатий плечами — через всю сияющую длину зала.

Это было самое суровое испытание, с которым пришлось столкнуться Инанни, и она встретила его как принцесса. Мара, идя рядом, чувствовала, как дрожит пухлая рука под аляповатыми, плотными одеждами. Но Инанни высоко держала подбородок и не сводила глаз со спины церемониймейстера. Возможно, она думала о своих братьях.

Прежде чем они оказались перед высокими бронзовыми дверями, им пришлось пройти через преддверие. Здесь церемониймейстер повернулся к ним и отбарабанил список указаний по придворному этикету, из которых Мара перевела лишь самые понятные. Наконец, двери распахнулись; церемониймейстер шагнул вперед и пал ниц, нараспев произнося:

— Смотрите, величие Черной Земли! Гор из Золота, Несокрушимая в Царствовании, Великолепная в Диадемах, Правительница Нижнего и Верхнего Египта, Несокрушимая-в-Облике-Ра, Мааткара Хатшепсут! Да живет бог вечно!

Мара, внезапно задрожав всем телом, шагнула вперед рядом с Инанни, пока они не оказались в зале. Там, за гладью сияющих плит, возвышался помост, обрамленный двумя изысканно расписанными колоннами. На помосте стоял огромный трон, целиком сделанный из мерцающего электрума, а на троне сидела женщина столь холодно прекрасная, что при взгляде на нее захватывало дух.

Она сидела неподвижно, ее сверкающие темные глаза были устремлены вперед, а в руках она держала символы власти, сияющие золотом и эмалью. Гофрированный лен, тонкий, как паутина, окутывал ее, словно туман; она была отягощена самоцветами. К ее безупречно вылепленному подбородку была привязана узкая церемониальная бородка, знак царской власти, а на голове покоилась тяжелая красно-белая Двойная корона Двух Царств, с золотой коброй, изгибающейся над бровями.

Женщина или нет, но там сидело грозное величие Египта, воплощенный бог солнца. Вся процессия упала на колени; четырнадцать лбов, и лоб Мары в их числе, коснулись холодных плит пола.

— Подними голову, принцесса Сирии, — сказала Хатшепсут. — Можешь приблизиться к моему величеству.

Голос ее был высоким и металлическим. Мара почувствовала на себе сверкающий взгляд еще до того, как с усилием подняла свой, чтобы встретиться с ним. Фараон не нарушила своей богоподобной неподвижности, но повернула голову, и ее взгляд был таким пристальным, таким безличным, что Мара почувствовала себя птицей на вертеле.

— Можешь говорить, переводчица, — нетерпеливо добавила царица.

Мара попыталась и не смогла. В панике она сглотнула, попробовала снова, и на этот раз ей удалось сообщить Инанни, что та должна встать и подойти.

— Что мне сказать, Мара? — донесся испуганный шепот принцессы, когда она неохотно повиновалась. — Скажи за меня, пожалуйста…

— Да пребудет Хатшепсут Преславная вечно, — пролепетала Мара. — Принцесса Инанни свидетельствует свое почтение вашему Сиятельству.

Царица позволила себе холодно-милостивую улыбку. Затем, к бесконечному облегчению Мары, пытливый взгляд был от нее отведен, и Хатшепсут обратила все свое внимание на Инанни. Последовали протокольные вопросы о ее удобствах, поздравления с успешным плаванием, заверения, что ей стоит лишь попросить, чтобы получить все желаемое.

Теперь Мара дышала свободнее; нервный пот на ладонях высох, и к ней вернулся дар речи. Переводя напыщенные фразы, она начала замечать других людей в зале. Они стояли вдоль стен, неподвижные, как тени, но тут и там блеск золота от повернутой головы или вспышка самоцветов от поднятой руки доказывали, что это люди, а не расписные изваяния.

— А был ли у тебя прием у Его Высочества, твоего жениха? — осведомилась Хатшепсут.

Едва дождавшись почти неслышного ответа Инанни, она со злорадной улыбкой обратилась к кому-то, стоявшему справа и чуть позади нее, на самом помосте:

— Что думаешь, вельможа Сенмут? Не правда ли, она такова, как мы и ожидали, и даже более того?

«Так вот он, вельможа Сенмут!» — подумала Мара. С любопытством и трепетом она разглядывала самую могущественную фигуру в Египте — худощавого, широкоплечего мужчину с ожерельем из амулетов на шее. Царица казалась вечной, но красивое смуглое лицо Сенмута отражало всю борьбу и интриги ее восемнадцатилетнего правления. Его улыбка, хоть и едва заметная, прорезала резкие борозды от раздутых ноздрей до уголков рта; глаза его были хищными.

Он наклонился, чтобы прошептать что-то царице, и та рассмеялась.

— Да, это будет зрелище. Жаль, что ей оно не понравится. Переводчица, сообщи принцессе, что она может ожидать встречи со своим женихом очень скоро.

Пока Мара повиновалась, Хатшепсут подняла тонкую, усыпанную кольцами руку и лениво поманила кого-то, кто стоял в полутени у трона. В следующее мгновение все вавилонские слова, которые знала Мара, вылетели у нее из головы. Вперед с грацией леопарда шагнул Шефту — но это был совсем, совсем другой Шефту, не тот, что лениво возлежал рядом с ней, пока хлопали паруса и солнце искрилось на реке. Этот носил царский лен так же небрежно, как тот — свою простую шенти; его смуглые черты были высокомерны на фоне головного убора из плетеного золота. Золото было на его лодыжках, руках и длинных, жилистых пальцах, а на шее пылали изумруды. Вот он, великий вельможа, которого она пыталась, но не могла себе представить, — властелин мира, такой же далекий от нее, как и сама фараон. Лишь амулет на его левом запястье остался неизменным, и его причудливо завязанные льняные нити и знакомые бусины вызвали в ней чувство, сродни тоске по дому, ибо тот, кто носил его, казался чужим.

И тут, на одно лишь мгновение, их взгляды встретились, и ее обдало сладким теплом. «Я ошиблась, — подумала она. — Это