Приключения Петьки Зулина - Георгий Анатольевич Никулин

— Это тайный промысел…

— То есть как тайный?! — На память пришла судейская фраза: «И занимающиеся тайным промыслом наказуются…» Очки подлетели кверху, и попик вскочил: — Чего ты мелешь? Какой тайный промысел?

— То есть, простите батюшка, он сначала бывает тайным от людей, а потом все выходит наружу.

— Блудодействуешь мыслию твоею. Опять ничего не слышал! Вот тебе, вот! Вот!

Ныло схватил перо и против Петькиной фамилии поставил в журнале три жирных кола.

Класс начал шуметь. В Петьку перестали стрелять жеваной бумагой и сочувственно загудели. Кто-то неожиданно сказал: «Не тайный, не явный, так какой?»

Сразу стало тихо. Побледневший попик нагнулся вперед, впиваясь взглядом в лица учеников, и, мотая жидковолосой головой, закричал:

— Все встать. Всех оставлю без обеда! Кто это сказал?

Петька стоял потупив глаза, а над ним, развеваясь, взлетали широкие рукава серой рясы. Попик дергался, напоминая какую-то странную птицу, неприятную, как летучая мышь. Петька предпочел бы разговаривать с Большим Беном, чем стоять перед Нылой, но счастье на этот раз не улыбалось ему.

Священник долго кричал. Он был зол на весь свет: зима выдалась холодной и тревожной; разноречивые слухи ползли по городам, непонятные ему силы заставили царя отречься от престола; Временное правительство объявляло новые мобилизации, а народ проклинал войну.

Разруха ширилась: в деревнях не было керосина, соли, спичек, в городах у хлебных лавок вырастали очереди голодных, ропот слышался со всех сторон; и Ныло терял голову: «Что тут делать? Усовещевать или доносить властям?» Ныло принимал всякую власть «яко от бога». Временное правительство князя Львова, несмотря на свою «революционность», возглавлялось приближенным к царскому дому, и потому, поддаваясь обычной привычке «опекать» паству, Ныло следил за настроениями в народе и примечал «сеющих смуту». Усовещевать всех было невозможно, доносить некому, и Ныло чувствовал, что не выполняет своего долга.

Отсидев два часа после урока, Петька возвращался домой. Идти было далеко и скучно. Среди бесчисленных серых домов он шел как скованный своею жесткой серой формой и невольно думал о попе: «Царя убрали, а этот тут разошелся».

Поселились Зулины в маленьком доме, разделенном на две квартиры. Двор был узким и глубоким, с тремя флигелями[67] и с тремя отдельными тополями, растущими перед каждым из них.

Сверстников во дворе не было, и впервые Петька испытывал недостаток в товарищах.

Рядом за забором постоянно шумели ребята, но задиристый и драчливый парнишка, по прозвищу Мизгирь[68], не пускал Петьку туда. Другие соседские дворы были такие же скучные, как Петькин, словно и не было больше на всей улице ребят. Только еще через два дома по их стороне жила худенькая девочка с косичками.

Петька заметил девочку в один из первых дней и постоянно подкарауливал ее. Он не видел ее лица, но ему казалось, что красивее этой девочки нет никого на свете.

Неудачу с Нылой можно было забыть, развлекаясь катанием на салазках, предварительно сменив гимназическую форму на обычную одежду. Тут катание совсем не напоминало стремительного полета с берега Жиганки. Всего-навсего Петька разбегался с санками по тротуару, таща их за веревку, и, пропуская санки мимо себя, падал на них животом.

Дело шло успешно, и Петька лихо проносился мимо домика девочки. «Вот увидит она и попросит прокатить. Уж и промчу я ее тогда!»

Вместо девочки показался в калитке Мизгирь и пошел навстречу.

Первый пинок пришелся по санкам, и они свернули в канаву.

— Ты чего! — крикнул Петька. — Смотри, я тоже пну!

Последовал новый пинок, на этот раз не по санкам, затем еще и еще. От удара валенком было не больно, но обидно до крайности. Отбежав несколько шагов, Петька размахнулся санками и, отступая, стал вращать их вокруг себя за веревку.

— Я тебе еще покажу, только попадись, — погрозил Мизгирь.

Закрывая свою калитку, Петька увидел в дальнем конце улицы знакомую девочку. Она, видимо, шла на урок музыки и несла в руках черную папку для нот. Петька поглядел на черную папку, на выпущенные поверх меховой шубки светлые косички и покраснел, догадавшись, что она все видела. Было от чего испортиться настроению. Петька долго не знал, как зовут незнакомку, а когда стал осторожно наводить справки у брата Мизгиря, Генки, тот небрежно сплюнул:

— А шут ее знает, чья она… барахло какое-то…

Генкины слова задели Петьку, но драться из-за этого было глупо, — можно было выдать себя с головой. Только того и не хватало, чтобы ребята еще начали дразнить его.

Заметив интерес к себе, девочка однажды с любопытством взглянула на Петьку, показав профиль со вздернутым носиком, а потом стала делать вид, что не замечает мальчишку.

Чтобы встретиться лицом к лицу — тогда он непременно спросит, как ее зовут, — Петька шатался у ее дома с безразличным видом. Но прозорливая незнакомка издали замечала Петьку, с какой бы стороны он ни караулил, и уходила от него. Ей было одинаково удобно идти по той или другой боковой улице, из середины своего квартала в середину следующего, где жила учительница музыки.

Однажды, когда девочка, как обычно, уходила от Петьки, он смотрел вслед, пока она не скрылась за углом, а потом пустился бежать во весь дух вокруг квартала, с тем чтобы на соседней улице «нечаянно» попасть навстречу. Ему это удалось. На секунду мелькнули голубые глаза, и девочка низко опустила голову, спрятав улыбку в пушистом воротнике шубки.

Петька был счастлив, разглядывая макушку шапочки, хотя от волнения и одышки у него все прыгало перед глазами. Он так и не узнал ее имени, но скоро оно открылось при очень неприятных обстоятельствах. Когда ребята стояли у ворот, Мизгирь подошел к дому и закричал на всю улицу:

— Ребята, а Петька бегает за Галькой Фетисовой!

Петька грозился, клялся, что нет ничего подобного, но ребята, пожалуй, больше верили Мизгирю и, только уважая Петькины кулаки, не дразнили его.

…Вечером Петька сидел мрачный, как с зубной болью, и не мудрено, что он вяло встретил запыхавшегося Королька.

Королёва по фамилии прозвали в гимназии Корольком, впрочем внешность его соответствовала прозвищу. Было что-то от небольших белых петушков корольковой породы в его легкой фигурке, остром носике, продолжающем линию лба, и гребешке светлых волос, подстриженных ежиком.

— Ну чего ты! Подумаешь, Ныло поставил кол! Экзамен-то по закону божьему не будем держать… Да скоро всех попов следом за царем вышибут, будет другая власть, — утешал Королек. — Вот у меня отобрали десять выпусков Гарибальди[69], я и то не реву. Подожди, я за это еще