Большой пожар - Владимир Маркович Санин

– Ничем не могу помочь, – улыбаясь, отвечал Юрий Павлович.

– Вот вы смеетесь, – сказал Сергей Сергеевич, – а меня однажды приняли за начальника главка, путешествующего инкогнито! Приезжаю на завод в командировку – ну, точно как в «Ревизоре»! Полдня директор по всем цехам водил, у себя дома обедом кормил, а потом целую неделю отплевывался. Однако я целый день ощущал на себе сладкое бремя славы!

– Слава, слава! – мечтательно пробасил толстяк с верхней полки. – Какая уж это «яркая заплата»! Скромничал Пушкин, наверняка скромничал Александр Сергеевич. Честолюбие – это, брат, тоже движущая сила, слава и успех – они всегда рядом пасутся…

– Только хвост у нее, у твоей славы, точно смазанный гусиным жиром, – воскликнул Сергей Сергеевич, – не ухватишь!

– Это, пожалуй, не совсем точно, – проговорил Юрий Павлович. – Гоняться за славой, как за собственной тенью, бессмысленно, ее можно добыть только тяжелой черной работой. А когда добудешь – узнаешь самое неожиданное: оказывается, она мешает работе. И как мешает! Это не сладкое, это тяжкое бремя – слава…

– Вы совершенно правы! – прогремело с верхней полки. – Я лично испытал это на себе.

– Вот как? – встрепенулся Сергей Сергеевич, с интересом глядя на огромного, с добродушным лицом попутчика, который чудом разместился на верхней полке. – Кто же вы, если не секрет?

– Для вас – не секрет, – придав своему басу интимность, ответил толстяк. – Сейчас я плановик ткацкой фабрики, а лет пятнадцать назад – о-го-го! – я был не кем-нибудь! Я был чемпионом школы по городкам!

Все заулыбались.

Я лежал на верхней полке и пристально смотрел вниз, на Юрия Павловича. Его лицо, до странности знакомое, неожиданно стало проясняться, как фотокарточка в проявителе. С каждой секундой, буквально с каждым мгновением оно становилось мне все более знакомым. Конечно, это он!

– Вас я все-таки где-то видел, – упорствовал Сергей Сергеевич. – Ну, давайте вспоминать. Вы в Смоленске были?

Юрий Павлович кивнул.

– Считайте, что я тамошний старожил, – сказал он. – Мой поезд как-то стоял там двадцать минут, и я даже выходил на перрон.

– Сергей Сергеевич, – вмешался я, – не мучайтесь: Юрий Павлович действительно ваш знакомый. И мой, между прочим. И всех тех, кто читал романы и повести писателя Н.!

На мое открытие попутчики реагировали по-разному. Сергей Сергеевич растерянно хлопнул себя по лысине и впился глазами в своего разоблаченного соседа. А добродушный плановик тихонько присвистнул и с уважением, но без всякого подобострастия посмотрел на знаменитого писателя, который вдруг как-то сник, помрачнел и посмотрел на меня с немым укором. Но не успел я начать хлестать себя бичом самокритики, как Юрий Павлович махнул рукой и рассмеялся.

– Перед вами пострадавший! – весело сказал он. – Хотите, скажу вам, друзья, что такое слава? Я не буду вещать, как оракул, не пугайтесь: я просто расскажу вам, во что превратилась моя жизнь с тех пор, как… – Юрий Павлович на этих словах споткнулся, спокойно обвел всех глазами и закончил: – Не буду ханжой и этаким лжескромником. Короче, с тех пор, как мое имя стало известно читателю… Ну, так вот.

Я был молодым, горячим и честолюбивым ослом. Сознательно употребляю это слово, поскольку не могу подобрать более удачного. Я приходил в телячий восторг, когда встречал свое имя в газетах, когда слышал на улице ласкающий шепот: «Вот он, молодой и талантливый…» Для меня вся эта мишура была как дождь для высохшей земли. Меня буквально распирало от этой внезапной славы, и я просто обижался до слез, когда в литературных обзорах меня не упоминали. Я еще не знал тогда, что у известности есть обратная сторона, я ее просто не замечал. Представляю, как удивительно глупо я выглядел, когда, задрав нос, бесцельно бродил по улицам своего родного города, бродил напоказ… Шли годы, и многое я начал воспринимать иначе. Я умнел. Мне становилось неприятно, когда меня узнавали. Я готов был лопнуть от досады, когда женщина в трамвае, которой я отдавил ногу и которая справедливо обозвала меня бегемотом, неожиданно краснела и извинялась: «Простите, пожалуйста, я вас не узнала». И вокруг меня немедленно образовывался вакуум: передо мной расступались, мне уступали место и своим искренним уважением доводили до того, что я как ошпаренный вылетал из трамвая на первой же остановке.

Я думал, что это эпизоды в моей жизни. Я ошибался. Я основательно влип. Известность прицепилась ко мне, как злая осенняя муха. Прошу вас, не поймите меня превратно, но я уже не могу, как все люди на свете, орать на футболе: «Гол! Тама!» – не могу, потому что на меня смотрят. Когда ко мне приезжает старый приятель и я мчусь в магазин за бутылкой коньяка, продавцы перемигиваются и шепчутся. Мне рассказывали – о чем. «Понимаете, почему его последнюю книгу ругали? Пьет, голубчик!» В бассейне на меня смотрят так, словно я татуирован с головы до ног. Я совершенно потряс работников телефонного узла своим заявлением, вернее, требованием снять у меня на квартире телефонный аппарат. А что я мог сделать? Ты изнемогаешь, никак не можешь схватить подходящую фразу за скользкий загривок, наконец хватаешь – и звонок! «Привет, Юрий Палыч, Жбанов говорит, помните, у вашего двоюродного брата Пети на дне рождения познакомились? Да я так, узнать как и что. Как здоровье? У меня, знаете, вчерась ишиас разгулялся…» И ты, бледный от негодования и злости, намертво забыв уже пойманную фразу, слушаешь бессвязный бред про ноющую поясницу и мечтаешь про себя: «Эх, если бы его сейчас же, у телефона, так скрутило, чтобы он завизжал! Эх! Все простил бы!» Иной раз за неделю я не мог написать ни единой строчки.

Но ведь я тоже имею право на труд! Я тоже хочу работать! Я не успеваю отвечать на письма, целую неделю, как жулик от милиции, я скрывался от начинающего молодого литератора, который, судя по его письму, приехал специально для того, чтобы посоветоваться со мной.

Юрий Павлович встал и быстро прошелся по купе. Потом взглянул на нас и снова улыбнулся своей совсем юной улыбкой:

– Знаете, поэтому я люблю поезда. Здесь – все проще! Здесь из всеми загнанного, задавленного известностью литератора я поднимаюсь до уровня обычного нормального человека, здесь я – не хуже других!

Толстяк на верхней полке громко рассмеялся:

– Неожиданная, черт возьми, ситуация! Ну и жизнь у вас, не позавидуешь! Я как тигр рычу, если мне в воскресенье мешают кроссворд разгадывать, а тут… Вам помочь, папаша? – спросил он у Сергея Сергеевича, который, почему-то волнуясь, распаковывал увесистый тюк.