Террор. Демоны Французской революции - Мариса Линтон

кто отстранен от должности Конвентом или командированными народными представителями, аристократы, родители и агенты эмигрантов, не проявлявшие «постоянной преданности Революции», и, наконец, категория с еще более размытыми границами: «те, кто своим поведением, связями, речами или писаниями свидетельствует о приверженности тирании, федерализму и враждебности свободе». Скопом объявлены преступниками не только роялисты и бунтари-«федералисты», но и просто близкие им люди, которым теперь тоже грозит арест. Представлявший этот декрет Мерлен де Дуэ, юрист и депутат, заседающий в Болоте, позднее стал для своих хулителей «Подозрительным Мерленом»[268]. Потенциально подобный текст мог бы поспособствовать произволу и массовому сведению счетов на местах, но его же статьи 3 и 4, поручающие преследование и аресты комитетам по надзору, все же предусматривают предохранительные меры. Эти комитеты из 12 членов не могут распоряжаться об арестах, если на заседании не присутствует относительное большинство – семеро – и большинство из них (четверо) не проголосует «за».

Ведущееся сейчас национальное исследование деятельности комитетов по надзору как будто доказывает, что эта предосторожность могла оказаться спасительной и что, кстати, многие комитеты проявляли весьма умеренное рвение в преследовании подозрительных и более заботились о местном сообществе, нежели о строгом исполнении приказаний[269]. Это относится в большей степени к сельским, чем к городским комитетам, особенно в департаментах, где обходится без крупных беспорядков; речь не идет о четырех департаментах, охваченных «вандейским» выступлением, и о тех, где дольше всего не прекращаются «федералистские» бунты.

Подавление федерализма и показательная история Лионского восстания

Так называемые выступления федералистов вспыхнули в большом числе департаментов в июне и в последующие месяцы лета 1793 года в ответ на насильственное удаление из Конвента 29 народных представителей 2 июня[270]. Кое-где все ограничивается устным недовольством и/или отправкой гонцов в Париж и быстрым успокоением, но в некоторых департаментах доходит до вооруженного сопротивления «Конвенту монтаньяров». Дискредитированные эпитетом «федералисты», применяемым монтаньярами и якобинцами как политическое обвинение, призванное превратить их во врагов единой и неделимой Республики (хотя у Жиронды не было реального проекта политической системы на федеральном уровне), жирондисты и их сторонники проходят через разные этапы радикализации обращенных против них мер подавления.

Показательно, что 2 июня 29 депутатов, перечисленных в декрете об аресте наряду с двумя министрами-жирондистами, не бросают в тюрьму, а подвергают домашнему аресту: каждого стережет на дому жандарм. На тот момент, если оставить за скобками самые гневные обличения, направленные против них, особенно в газете Пьера Эбера Le Père Duchesne[271], речь не идет ни о предании их суду, ни тем более о гильотинировании. Но примерно две трети из них все-таки бегут из-под домашнего ареста, многие другие, еще не затронутые этой политической чисткой, тоже торопятся покинуть Париж, и это приводит к принятию предложения об усилении направленных против них мер. Убийство Марата Шарлоттой Корде в самом сердце Парижа 13 июля еще больше усугубляет эти меры, тем более что в сообщничестве с убийцей подозреваются многие жирондисты (Лоз де Перре и Фоше схвачены уже на следующий день).

На сей раз арестованных депутатов сажают в тюрьму, затем, согласно обвинительному заключению, они предстают перед Революционным трибуналом[272]. В октябре многим из них выносится смертный приговор: Горса казнят 7-го числа, Биротто – 24-го, еще 20 человек гильотинируют 31 октября на площади Республики при большом стечении народа, с несомненным намерением произвести этим мрачным зрелищем сильное впечатление[273]. Между июнем и октябрем схожий сценарий разыгрывается в нескольких десятках департаментов, по мере распространения сведений и, главное, политической дезинформации как беглыми жирондистами, так и их противниками-монтаньярами[274].

Действительно, беглецы описывают Конвент-уродец, где орудуют несколько десятков монтаньяров и где никто уже не осмеливается свободно выступать из страха расправы со стороны санкюлотов, опьяненных властью и жаждущих крови. По стране распространяются как подобные этому, так и иные рассказы, в зависимости от административной иерархии: прожирондистские департаментские власти сообщают в свои дистрикты и коммуны о ходе событий. Так, 9 июня в Кане, куда прибывают первые беглые депутаты-жирондисты, Горса и Анри-Ларивьер, власти Кальвадоса провозглашают восстание. 12 июня к ним присоединяются их коллеги Бюзо, Саль и Лесаж, 15-го – Барбару, Бергоэн, Дюваль, Лаэ и Кюсси, 26-го – Гаде и Луве, 28-го – Петион, 30-го – Ланжюине[275].

Власти департамента не ждали, впрочем, событий 31 мая и 2 июня, чтобы перейти на грозный тон, о чем свидетельствует их обращение к Конвенту 2 января, где уже говорится о принципе набора добровольцев и их отправки в Париж для защиты там Свободы от угрожающих ей «жадных до крови спесивых агитаторов»[276]. После 9 июня власти разных дистриктов Кальвадоса тоже определяются со своей политической позицией и отправляют гонцов в подчиненные им муниципалитеты. В Пон-Л’Эвек власти поддерживают 14 июня начавшийся в Кане бунт и составляют текст «Восстание и сопротивление гнету граждан дистрикта Пон-Л’Эвек». Этот текст, размноженный в виде печатного плаката, попадает тремя днями спустя в Онфлёр, один из немногих муниципалитетов, отказывающийся поддержать движение протеста[277]. Таким образом, через две недели после изгнания беглые жирондисты сумели привлечь на свою сторону значительное большинство местных властей Кальвадоса, хотя кое-кого там не устраивали некоторые их речи и воззвания.

Это явление получает распространение и приобретает все больший размах, тем более что заявления жирондистов разжигают и так уже занявшийся пожар, как, например, в Лионе, где бунт сначала тлел, а 29 мая разгорелся вовсю: в тот день активисты секций свергли якобинский муниципалитет, в котором заправляли сторонники Шалье (главного лионского революционера). Депутат-жирондист Биротто, тоже спасающийся бегством, произносит там 4 июля совершенно безрассудную речь, желая разжечь бунт[278]. По его словам, «Конвента больше не существует», там заправляет горстка монтаньяров – бывших аристократов и священников, а также тех, кто повинен в тюремной бойне в сентябре 1792 года, запятнал себя грабежами и получением денег от враждебных Республике стран, мечтает о возвращении монархии и правит благодаря поддержке пары тысяч нанятых ими же санкюлотов и всего 11 департаментов… Речь завершалась словами о том, что достаточно направить в Париж набранных в Лионе и в восставших департаментах вооруженных людей, чтобы столица была мирно «освобождена» от власти монтаньяров («идите на Париж, спасите угнетенных этого великого города; говорю вам, вы не встретите ни малейшего сопротивления»). В печатном варианте его речи, тут же сошедшей со станков лионской типографии Aimé Vatar-Delaroche, жители города могут прочесть, что в Конвенте заседают всего 22 аристократа, 18 священников и монахов-расстриг, а также дюжина «сентябрьских убийц», тогда как