Черные ножи 4 - Игорь Александрович Шенгальц

глазами и прикинуть, как можно навредить делу, устроив пару диверсий. Не то, чтобы я так уж заботился о британцах, волнуясь о том, что фальшивые банкноты заполонят их рынок, но сейчас они были нашими союзниками. Тот же Флемминг оставил о себе лишь положительное впечатление, да и остальная его команда состояла из людей достойных. Я считал просто: любое начинание фашистов нужно было остановить или хотя бы замедлить — это пойдет нам на пользу.

Еще меня тревожила явная невозможность выполнить задание генерала Маркова. Из лагеря меня не выпускали, даже, как в прошлый раз, на работу на завод, и вряд ли выпустят в ближайшее время. Останусь ли я при лазарете или перейду в подчинение Крюгера, все равно буду находиться в периметре.

Нет, микропленку нужно срочно вернуть Зотову! Вдруг он придумает, кто сможет передать ее контакту быстрее и надежнее?

Заодно, нужно сообщить дату прибытия Гиммлера и рассказать о производстве фальшивых купюр. Кстати, Крюгер и компания вполне могли делать не только деньги, но и документы и прочую липу. В таком случае, еще более необходимо попасть на производство. Вдруг удастся и для себя выкроить паспорт, который весьма пригодится, если удастся бежать. Да и Зотову паспорт не помешает. Хотя он и не знал немецкий, но выдать себя за глухонемого сумеет, однако без документов его арестует первый же патруль. А вот с документами… варианты имелись.

Удивительно, что в «малом лагере», где держали так же гомосексуалистов и цыган, я не увидел никого, кроме «евреев Крюгера». Неужели всех остальных уже уничтожили за эти годы? Вполне вероятно.

Покинув периметр «малого лагеря», я собрался было вернуться в барак, но остановился. На аппельплаце даже в этот довольно поздний час проходила казнь.

Я приметил фон Рейсса, стоявшего чуть в стороне от основного действия, и внимательно наблюдавшего за происходящим и даже время от времени записывающего что-то в небольшой блокнот.

С десяток эсэсовцев во главе с Карстеном — приятелем Ханнеса, вешали заключенных, выстроив их в шеренгу, одного за другим. Человек двадцать, измученных тяжелым трудовым днем, худых и голодных, не способных больше работать и даже, казалось, шевелиться. Они уже были полураздеты, лишь в одном исподнем, босыми ногами переминаясь на снегу аппельплаца.

Сегодня немцы придумали себе новое развлечение — вместо веревки они использовали рояльную струну, а подставку, на которой стоял узник, установили невысоко, буквально в полуметре от земли, и когда ее выбивали из-под очередного несчастного, тот мог пытаться какое-то время балансировать на цыпочках, мучаясь еще добрых четверть часа, прежде чем задохнуться окончательно. Высоты не хватало, чтобы сломать шею, и человек, стараясь сохранить собственную жизнь, отдавал последние силы… чтобы все равно умереть.

Вторая подлость заключалась в том, что выбивать подставку должны были следующие в цепочке. Из «очереди» брали сразу двоих, для симметрии, и ударить они должны были синхронно. Если кто-то отказывался, ему попросту без затей стреляли в затылок. Казалось, кровь пропитала аппельплац насквозь, просочившись сквозь саму землю. Многие выбирали этот способ уйти на тот свет, но другие надеялись до последнего, веря что их обойдет общая участь. Не обходила.

«Забава» длилась уже долго. Мертвых тел тех, кто отказался выбивать планку, набралось с десяток. Двое капо оттаскивали их чуть в сторону и складывали одного на другого.

Отдельно складывали повешенных, их число перевалило за пару десятков человек.

Смотреть на смерть людей и не мочь ничего сделать было выше моих сил, поэтому я стыдливо отвернулся.

— Я слышал, что генералы кончили точно так же… — Виндек материализовался справа от меня. — Их вешали одного за другим, они дрыгались, балансируя, а потом сдохли, как свиньи!

— Какие генералы? — не понял я.

— Те, кто хотел смерти фюрера! Они готовили покушение, но судьба хранит Адольфа для нас!

— Германия превыше всего! — отозвался я, надеясь, что голос не выдаст настоящих эмоций, переполнявших меня.

— Шведофф, не уходи далеко, нам еще тела хоронить… крематорий не справляется с нагрузкой.

Я встал в стороне и вскоре впал в некий транс, отключившись от окружающей действительности. Иначе… не знаю, что бы я сделал в этот момент.

Когда меня грубо толкнули в плечо, я очнулся. Времени прошло… не знаю сколько, но уже стемнело.

— Не спи, Шведофф, пора!..

Все приговоренные были мертвы, а другие капо грузили их тела в кузова двух грузовиков, специально подъехавших поближе к виселице.

Офицеры и унтера уже ушли, остались лишь обычные солдаты-эсэсовцы, которые в погрузке тел не участвовали, а лишь наблюдали за процессом со стороны

Я, наверное, выплакал все слезы, потому что в этот вечер не проронил ни слезинки. Просто брал очередное тело за ноги или за руки, тащил к машине, поднимал, отпускал. И так раз за разом, снова и снова.

В два грузовика поместились все трупы. Машины загудели и медленно двинулись к воротам. Капо и охрана неспешно пошли следом, и я в том числе.

Первые ворота, вторые ворота… машины повернули налево по мощеной дороге, в сторону небольшого подлеска, расположенного неподалеку.

— Ямы уже вырыли, долго не провозимся, — деловито сообщил Виндек. Он никак не хотел от меня отвязаться и постоянно находился где-то рядом, то слева, то справа, не выпуская из виду.

Чуть в стороне я увидел дома — обычная немецкая деревушка, ничего особенного. Из труб шел белый дым, на улице никого не было видно. Поздно уже, благопристойные бюргеры, их женушки и дети давно дома. Поужинали и готовятся ко сну. Идиллия. Рай на земле.

Но не для всех.

Именно в такие моменты я понимал, насколько же мы разные.

Что русскому хорошо, то немцу смерть.

Я бы перефразировал: что немцу хорошо, то русскому тоска.

Всю жизнь существовать по их скучному, неизменному распорядку — врагу такого не пожелаешь, если этот враг, конечно, не немец. Подъем в пять утра, отбой — в девять вечера. Отпуск планировать за год-два. Экономить на всем: не мыться — вода стоит денег, считать каждый пфенниг в магазине, не жечь масло и керосин. А главное — не иметь собственного мнения.

Жить, не зная, что такое свобода.

Зато эти люди прекрасно научились приносить беду в чужие дома и поставили смерть на конвейер.

Я не хочу клеветать на всю нацию, но конкретно это поколение совершило то, за что их дети, внуки и правнуки будут каяться еще очень долго… пока в один прекрасный момент не решат, что уже достаточно… и все закрутится по-новой…

Мы добрались до подлеска. Ямы, и