Черные ножи 4 - Игорь Александрович Шенгальц

Я выждал момент и вышел из лазарета, чтобы вылить ведро с грязной водой. Мимо как раз проходил эсэсовец высокого чина — целый штурмбаннфюрер. Он бросал недовольные взгляды на переполох, а потом неожиданно обратился ко мне:

— Как вы считаете, сегодня мы все же сыграем спектакль? Или эти… хм… обстоятельства могут всему помешать?

Признаться, я несколько опешил. И не нашел ничего лучше, чем переспросить:

— Простите?

Штурмбаннфюрер удивился:

— Судя по вашему одухотворенному лицу и умным глазам, я подумал было, что вы являетесь поклонником нашего театра? Извините, если ошибся.

Я совершенно ничего не понимал в происходящем. Театр? Здесь в концентрационном лагере? Что за бред?

— А знаете что, молодой человек. Если представление все же не отменится, я вас приглашаю. Начало в девятнадцать ноль-ноль. Приходите в малый лагерь к семнадцатому бараку. Охране скажите, что вас позвал господин Крюгер. Это, собственно, я и есть.

— Капо Шведов, — автоматически представился и я.

— Вот и отлично, молодой человек. Надеюсь, вы нормально относитесь к еврейской нации? Тогда до вечера. Удачного дня!

С этими словами странный штурмбаннфюрер отправился дальше по своим делам, я же в некоторой растерянности вернулся в лазарет.

Что это сейчас было?

От Зотова я ничего не слышал про Крюгера, как и от других заключенных, с которыми общался прежде. Но, судя по всему, фигурой он был достаточно важной. Вот только его манера говорить смущала меня. Во-первых, он обращался на «вы», что было не просто редкостью в стенах лагеря, а, наверное, единичным случаем. Во-вторых, театр. Это уже само по себе нетипично. Ну, и главное, «еврейский вопрос». Почему он уточнил, хорошо ли я отношусь к евреям? Здесь, в Заксенхаузене, да и в других лагерях, эту нацию пытались извести под корень, стереть с лица земли, но у Крюгера, кажется, была особая точка зрения на этот вопрос.

В общем, я пребывал в состоянии недоумения, и решил для себя, что если получится, вечером обязательно побываю на представлении.

Малый лагерь, про который говорил штурмбаннфюрер, находился рядом с карцером, где я видел сына Сталина, и зоной «А», но был отделен от них, как и от основного лагеря, еще одной стеной.

Сестра Мария вышла из больничного блока и пошла к лазарету, но, заметив меня с пустым ведром, приблизилась и спросила:

— Выполнил работу?

— Да, госпожа Мария, я все сделал.

— Тогда свободен до завтра.

Признаться, я планировал отсидеться в лазарете до самого вечера, но выбора не было. И так повезло, что основной шмон я пересидел там. Сейчас же все уже несколько успокоилось. Начальник лагеря и остальные высокие чины вернулись в комендатуру, но охранники еще продолжали поиски.

Особенно свирепствовали эсэсовцы из подразделения «Мертвая голова», проходящие стажировку в Заксенхаузене. Их легко можно было отличить по нашивке с черепом и перекрещенными костями на воротнике. В их задачи как раз и входила общая охрана, организация труда и быта узников, а так же изощренная система наказаний и уничтожения заключенных. Самые ублюдочные твари, которые с моей точки зрения просто не могли называться людьми, служили как раз в «Мертвой голове».

Вот и сейчас, выйдя за внутренние ворота, я увидел, как трое солдат подвесили Марио на столбе за вывернутые назад руки. Тот кричал от боли, потом начал просто скулить и, кажется, обмочился, а эсэсовцы весело посмеивались, время от времени проходясь по его спине плеткой из стальной проволоки.

Как видно, зря Марио рассказал им, что он видел профессора Вебера. Теперь, за неимением иных свидетелей, ему пришлось отдуваться за его пропажу. То, что он являлся капо, не играло ни малейшей роли.

Мне не было жаль Марио. Он, работая на складе, изрядно нажился на чужих бедах. А за все рано или поздно приходится платить…

Я обошел стороной место экзекуции, прекрасно понимая, что ничего от Марио эсэсовцы не добьются, а в конце, позабавившись как следует, попросту прикончат его. Можно было лишь порадоваться, что в этот раз смерть обошла стороной достойных людей, и выбор провидения пал на жирного складского работника.

В бараке капо царила мрачная атмосфера.

На лицах надсмотрщиков виднелись следы недавнего избиения. Эсэсовцы из «Мертвой головы» не обошли своим вниманием почти никого. Впрочем, радоваться я не стал. Капо обязательно отыграются за свои страдания на заключенных, причем отыграются многократно.

Я прошел на свое место и лег на постель, не расправляя ее.

Вокруг злобно бухтели надзиратели, переругиваясь между собой. Все кляли профессора, но никто и понятия не имел, куда тот мог подеваться. Как я и предполагал, следа Вебера не отыскали, несмотря на полномасштабную проверку.

Отлично! Надеюсь, хоть одному фашистскому плану я сумел таким образом помешать, и без профессора эксперимент не состоится.

Провалявшись в постели до вечера, и даже немного вздремнув, я съел кусок хлеба и ближе к семи часам направился в малый лагерь, куда меня столь любезно пригласили.

Охрану на входе вполне удовлетворило объяснение, что штурманнфюрер Крюгер желает меня видеть на представлении. Кажется, здесь это было обычной историей.

Я вошел на закрытую территорию и осмотрелся по сторонам.

Тут все совершенно не походило на жизнь обычных бараков. Скорее малый лагерь напоминал отдельные бараки для капо, настолько тут все было богато устроено. И главное — все вокруг носили на груди не одну, а две треугольных нашивки, наложенных одна на другую и составляющих знакомый шестиугольник — знак принадлежности к еврейской нации.

Куда я попал?

В основном лагере евреев остались считанные единицы, почти все были или отправлены в другие лагеря, или уничтожены. Тут же они даже не выглядели узниками, все вокруг носили обычную гражданскую одежду, никаких роб.

Между двумя бараками я увидел столик для пинг-понга, и двое заключенных сосредоточено гоняли шарик, не глядя на охранников-эсэсовцев, которые лениво курили в стороне.

Из приоткрытого окна одного из бараков раздавались звуки музыки — там играл патефон.

На ступеньках барака номер семнадцать сидел тщедушный мужчина в пенсне и шляпе, и читал газету. Да, это был «Völkischer Beobachter*» — пропагандистское издание Третьего Рейха, но все же это была сама настоящая газета! В концлагере! В руках заключенного-еврея! Немыслимо!

*(нем.) Народный обозреватель.

Я привык, что заключенные при виде солдата, офицера или капо замирали навытяжку, боясь получить палкой по спине или удар кулаком в лицо. Этот же мужчина не обращал на меня ровно никакого внимания, спокойно продолжая читать.

Более того, из барака то и дело выходили и заходили внутрь другие заключенные, и ни один