Битва за Адриатику. Адмирал Сенявин против Наполеона - Владимир Виленович Шигин

под натиском вдесятеро превосходившего противника вынуждены были отходить, огрызаясь ружейным огнем и штыками. Авангард Лористона, не менее успешно сдерживал батальон егерей майора Велисарова.

«Французские генералы, полагая напасть на наши войска с трех сторон, вышедшие из крепости на правой, а пришедшие на левый фланг и тыл, обманулись вышеописанным маневром и, ожидая войска наши со стороны Старой Рагузы, не нашли их там. Князь Вяземский пришел к Санто-Кроче и, не видя никакого помешательства, начал садиться на присланные с флота гребные суда. Таким образом, войска сели на суда в двух верстах от неприятельской крепости и в виду со всех сторон неприятеля. Когда уже наши были на кораблях, то передовой неприятельский отряд напал на майора Велизарьева, но сей храбрый офицер штыками обратил оный в бегство и под прикрытием канонерских лодок и вооруженных гребных судов без потери сел на другие».

Самыми последними берег покинули митрополит Петр и князь Вяземский. Прибытие их к флотилии солдаты, матросы и черногорцы встретили криками «ура!»

Французы сунулись было в азарте за нашими на берег, но, получив несколько хороших залпов корабельной артиллерией, отскочили.

Велисарову пришлось прорываться к кораблям уже через французские порядки. Не ожидавшие такой прыти, французы не успели толком опомниться, как русские егеря и мушкетеры с ружьями наперевес врезались в их боевые порядки. Впереди остальных сам Велисаров.

– Шире шаг! – командовал он своим. – И штыками работать шибче, мы же суворовцы! Отряд прикрытия вышел весь, вынеся с собой не только раненых, но и убитых.

Вдалеке в тумане медленно таяли бастионы Рагузы. Свежий ветер Адриатики пенил волны. Тяжело груженные войсками и артиллерией канонерские лодки вытянулись в длинную кильватерную колонну и уходили на зюйд. Вице-адмирал Сенявин, оставив транспортную флотилию на контр-адмирала Сорокина (тот только что получил приказ о производстве в чин), подняв все возможные паруса, устремился на «Селафаиле» в Катторо, чтобы разобраться в тамошней обстановке, организовать прием и размещение войск.

Против занятого неприятелем берега остался лишь линейный корабль «Уриил».

– Теперь, кажется, начинается наш бенефис! – заметил его командир капитан 2-го ранга Быченский.

– Зрители, кажется, уже собраны! – прыснули в кулак смешливые мичмана, глядя на неприятельские колонны.

Быченский, слыша это, ухмыльнулся:

– Первым вступает оркестр! Эй, в оркестровой яме, готовы ли?

– Готовы! – весело отозвались из орудийных деков.

– Солирует опер-дек, следом гон-дек! – велел командир. – Залп!

Отважно маневрируя на самой линии прибоя, «Уриил» быстро охладил боевой пыл французов точной картечью.

– А не суйтесь! – говорили матросы, глядя сквозь орудийные порты, как разбегаются от летящих ядер маленькие синие фигурки. – Целее будете!

Вдалеке смутно терялась в облаках вершина Черной Горы, неприступная и таинственная, вселяющая уверенность в правоте славянского дела.

Глава одиннадцатая. На острие кинжала

Когда по прибытии в Катторо воинские начальники подсчитали потери при эвакуации, то сразу и не поверили: десяток пропал без вести, да еще один был ранен. Однако радости от этого было мало: отступление есть отступление!

Едва русские полки оставили предместье Новой Рагузы, тут же оживились австрийцы, стоявшие корпусом у острова Курцало. Генерал Бельгард и полковник Лепин тут же написали Сенявину письмо, требуя передачи Катторо в руки именно им.

– А эти шакалы откуда вылезли? – дивились наши. – Как воевать, так их и днем с огнем не сыщешь, а как добро делить, так они впереди всех, вот уж порода гнусная!

На палубе флагманского «Селафаила» уже толпились городские депутаты. Едва вице-адмирал вышел к ним, они разом рухнули на колени.

– Мы знаем, вашему царю было угодно отдать нас французам! – начал говорить один из них. – Поэтому мы волей своего народа объявляем, что решили, предав все огню, оставить Отечество и повсюду следовать за твоим флотом. Пусть Бонапарте достанется лишь пепел! Если ж ты не сможешь взять нас с собой, то будь спокойным свидетелем нашей погибели. Мы будем драться за свою свободу, пока не сложим головы. Пусть могильные кресты скажут потомству, как мы сражались за свой дом и за Россию!

Сенявин отвернулся. В глазах его стояли слезы. Плакали стоящие на коленях старцы. Вытирали глаза, бывшие на палубе офицеры и матросы.

– Встаньте, отцы! – сказал вице-адмирал. – Встаньте и запомните, что я буду драться рядом с вами! Предлагаю послать в Петербург именитейших из граждан, чтобы добиться милосердия императора Александра. Мы же будем уповать на перемену неприятного положения политических дел!

Это может показаться невероятным, но Сенявин решился ни при каких обстоятельствах не исполнять императорского указа о передаче Катторо австрийцам. Прямо на палубе своего флагмана он объявил во всеуслышание, что Новую Рагузу никому отдавать не станет, а наступление на Рагузу Старую не прекратит! Даже сверхосторожный советник Сенковский, отступив пред такой решимостью, заперся наглухо в своем доме. А город ликовал! На главной площади по-прежнему развевался огромный корабельный Андреевский флаг.

Из воспоминаний очевидца: «Все дороги впереди наших постов заняли отборные отряды приморцев и черногорцев, партии их снова появились… Благодарность и усердие бокезцев были беспримерны. Вся область представляла военный лагерь, и везде раздавалось: да здравствует Сенявин! Где бы он ни показался, многочисленные толпы с почтением сопровождали его… Дмитрий Николаевич, в душе кроткий, уклонялся от почестей и от всех изъявлений любви и благодарности к нему народной. Подчиненные его, на опыте познав личное его мужество, беспристрастную справедливость, не могли не удивляться благородной его решимости, и, смею сказать, сия эпоха в жизни адмирала представляла истинное торжество гражданских и военных его добродетелей».

Биограф Сенявина так расценивает его решение не отдавать врагам славянскую землю: «Сей подвиг Сенявина вывел его из чреды обыкновенных людей и поставил наряду с теми, кои не страшатся жертвовать собою пользе и славе Отечества. С сего времени имя его сделалось известным Европе и может более, нежели собственному его Отечеству, ибо скромность, чуждая самохвальств, всегда была добродетелью великих мужей…»

Пока в Катторо царила смута, вызванная неосторожными словами статского советника, большая часть местного ополчения разошлась по домам. Наиболее богатые перевозили свои семьи на Корфу, готовя свои дома к сожжению. Храбрые строили планы нападения и истребления приближающегося австрийского корпуса. Кто-то намеревался податься в корсары и уже снаряжал для этого суда. Вернулась к себе в горы и большая часть черногорцев. Однако стоило Сенявину заверить население, что Россия их не оставит в беде, как в мановение ока все переменилось. Первыми вернулись черногорцы, ведомые все тем же неукротимым митрополитом Петром. Храбрые горцы были в восторге от поступка русского командующего. Стоило Сенявину только появиться на улице, как его сразу же окружали толпы воинственных усачей. Они начинали что есть силы палить из ружей и пистолей в