Орловский и ВЧК - Владимир Черкасов-Георгиевский

— Кое-кто из жильцов разбежался, — продолжал Буравлев, открывая дверь парадного, — дворник и сдает помещения. Масса таких же пристанищ в Москве вокруг Сушки. Отчего их никто не освежает, не красит, не меняет по фасаду водосточные трубы? Да все уже с 25 октября 1917 года начали говорить, что теперь имущество безвладельное — наше, народное, и к нему без комиссарского разрешения не подступай! Хозяева к собственности и не подступали, не платили арендной платы и квартиранты. Жили и ждали. Чего?

— По-моему, новые советские хозяева с жильцов слупят за прошлое, возьмут и за текущее.

— Я тоже так думаю. Однако и не в этом дело сейчас, а «самый сурьез», как наш дворник говорит, в выгребной яме. Она давно забита доверху, все нечистоты и мусор жильцы валят на землю вокруг нее. Сейчас это быстро замерзает, но что будет весной? А крысы и теперь проходу не дают, отбиваемся от них палками.

Они прошли в комнату с печкой-голландкой, тут стояла старинная деревянная кровать с одеялом, обшитым массой разноцветных лоскутков, с горкой подушек чуть не до потолка, стол, табуретки. Из буфета Алексей достал чашки, запалил самовар с вытяжной трубой через форточку.

Артиллерийский и гренадерский поручики сидели до сумерек за чаем, попивая его с драгоценным, расколотым на мелкие кусочки рафинадом. Чего только ни вспоминали, особенно минувшую Великую Отечественную войну 1914–1917 годов, называвшуюся так в отличие от Отечественной войны 1812 года против французов.

Алексей пробивался в Финляндию около крупной пограничной железнодорожной станции Белоостров и попал под пули красных пограничников уже на льду протекавшей там реки Сестры, отделяющей РСФСР от Финляндии.

— Может, это и к лучшему, — говорил резидент. — Мой самый молодой, энергичный агент, известный вам под кличкой Серж Студент, теперь надолго застрял в Москве, а тут новой работы непочатый край.

Он рассказал Буравлеву свою разработку против ПетроЧеКи, в результате которой требовалось собрать сведения о самой Яковлевой. И так как комиссаром Гольгинером занялся Могель-Ванберг, на долю нового агента Орги лег бывший флотский офицер Знаменский, указанный из Гельсигфорса де Экьюпаре через Морева как некая ключевая фигура в окружении Гольгинера, а значит и в яковлевском.

* * *

Лейб-гвардии гренадерский поручик Буравлев приступил к своему заданию на следующее утро. Он помнил некоторые адреса однополчан в Петрограде, где с 1775 года после окончания войны с турками была постоянная стоянка их полка. Алексей направился по ним наудачу в надежде, что кто-то из гренадеров обязательно подскажет, каким образом в городе лучше искать таких же элитарных, как сухопутные гвардейцы, флотских офицеров.

Полдня Буравлев провел в безуспешных поисках однополчан, никого не было по старым адресам.

Напоследок Алексей заглянул на квартиру поручика Константина Мурашова, дверь ему открыла румяная молодайка и пригласила войти.

Гренадер прошел через прихожую в первую комнату, где не раз бывал у Кости еще до Великой войны, на которой потом они вместе дрались под Стоходом и Кухарами. Буравлев с сожалением осмотрел преобразившиеся стены, где когда-то в дворянско-офицерском стиле висели рамочки с портретами мурашовских родственников и знакомых, картины и оружие. Теперь все пространство было заляпано рыночными ковриками и самодельными вышивками.

— Чего оглядываете? — спросила бабенка. — Глядите, куда крест класть с поклоном? Нету божницы, мы с мужем — сочувственные, в партию пишемся. А чтоб сумленья не было у контроля, Кузьма снял Пресвятую Богородицу и Господа нашего Благословляющего. Даже для чистоты сердца и лампадку разбил. Сказывает: «Ни к чему оно. Наша взяла на веки вечные. Так молись, ежели охота».

— Извините, — сказал Буравлев. — Тут раньше жили другие люди.

— Какие ж именно? — вперила в него взгляд голубых зенок хозяйка. — Немало тут контры ЧеКа постреляла.

— Извините, — повторил он и пошел к дверям.

Когда вышел в коридор парадного, заметил, что по нему метнулась на выход какая-то тень. Поручик в кармане казакина взвел курок револьвера и осторожно шагнул на улицу. Там никого не увидел.

Буравлев прошел до ближайшего угла, свернул за него, и тут сзади послышались торопливые шаги. Он обернулся, мальчишка в старой гимназической шинели стоял перед ним и глядел чистыми глазами.

— Простите, — заливаясь румянцем, сказал мальчик, — вы приходили не к господину гвардии поручику Мурашову? Я, простите Христа ради, случайно услышал, проходя мимо приоткрытой двери, что вы разыскиваете старых хозяев этой квартиры.

Гренадер оглянулся, нет ли рядом прохожих, и с улыбкой спросил приглушенно:

— А отчего тебе кажется, что я ищу поручика Мурашова?

— У вас выправка такая же. Что я, не знаю, как держат строй лейб-гренадеры!

— Да, мне нужен Мурашов.

У мальчишки многозначительно свелись бровки к тоненькой переносице, он почти шепотом произнес:

— Идите на 4-ю Линию, дом пять и спросите Огла-шова. Господин поручик там живет под этой фамилией.

— Спаси Господи, — поблагодарил его Буравлев.

Костя Мурашов оказался по этому адресу. Занимал он здесь в перенаселенной квартире только комнатку. Такой же силач, как Морев, он с радостью мял в объятиях однополчанина, пока тот сам не вырвался.

— Гимназист тебя направил? — переспросил Костя гостя, обрисовавшего мальчишку. — Это Митя Беренс, бывший мой сосед. Сын капитана первого ранга, командира эскадренного миноносца «Порывистый». После революции его отец служил у красных начальником Морского генштаба военно-морских сил под командой адмирала Щастного. В августе расстрелян вместе с адмиралом по обвинению в подготовке контрреволюционного выступления минной дивизии.

— Постой. Да ведь Щастный с февраля по май совершил Ледовый поход уводя от германцев более двухсот кораблей и судов Балтфлота из Ревеля, Гельсингфорса в Кронштадт, — проговорил Буравлев, снимая казакин, осторожно кладя его с револьвером в кармане на сундук у двери.

— Совершенно верно. Этим он спас для красных флот, но не выполнил какой-то приказ комиссара по военным и морским делам Троцкого. Тогда адмиралу и его окружению вменили связь с иностранными разведками. И в результате не по закону, а по «революционной совести» Верховный трибунал вынес ему первый смертный приговор в истории советской республики за «государственную измену». До нынешнего красного террора, когда без излишних объяснений казнят за классовую принадлежность, все преступления подводились под эту «измену» или под «спекуляцию».

Они сели на диван. Буравлев вспомнил:

— Какая радость охватила всех, когда после февральской революции правительство уничтожило смертную казнь. И как насмеялась над нами действительность!

Поручик Мурашов уточнил:

— Вот-вот, так же продолжали думать и потом. Когда Щастного приговорили казнить, присутствующая в трибунальском зале публика застыла от удивления, потом воскликнули: «Какая смертная казнь? Ведь она отменена съездом Советов!». Бросились к Крыленко, который являлся государственным обвинителем Щастного. А тот: «Чего вы