Волшебство для Мэриголд - Люси Мод Монтгомери

его любовь принадлежала этой презрительной леди Лилии. А Гвенни, догадавшись про тайную рану в душе Мэриголд, время от времени вонзала туда колючки, распевая похвалы образу Клементины.

Слабым утешением для Мэриголд была надежда, что, если бы Клементина дожила до старости, то, может быть, сильно растолстела, как её мать из Хармони. Многие Лоуренсы жили там или в округе, и никто из них, как перешёптывались, не любил Лорейн, хотя они всегда были болезненно вежливы с нею. Мэриголд знала об этом, как и о многом другом, о чём взрослые и не подозревали, что она знает, и всегда, когда взгляд старой миссис Лоуренс останавливался на ней, Мэриголд чувствовала, что не имеет права существовать. Если бы она не сомневалась, что Клементина будет похожа на свою мать, когда постареет, она бы не ревновала к ней. Ведь старая миссис Лоуренс была просто смешной пожилой леди, а никто не ревнует к смешным людям.

Миссис Лоуренс очень гордилась своим сходством с королевой Викторией и одевалась как она. У неё было три подбородка, грудь размером с овцу и безвредная, но раздражающая привычка терять шпильки повсюду, где бы она не появилась. Любимым её словом было «христианский», и она терпеть не могла, когда ей напоминали, что она стара и толста. Она постоянно носила брошь с прядью волос Клементины внутри, а рассказывая о своей дочери – делала она это очень часто, – всегда шмыгала носом. Но несмотря на всё это, у миссис Лоуренс имелось много хороших качеств, и, как сказал дядя Клон, она была вполне достойной пожившей душой.

Но Мэриголд видела только её недостатки и слабости, потому что хотела видеть лишь это в матери Клементины, и радовалась, когда дядя Клон посмеивался над трогательным обычаем миссис Лоуренс хранить обувь своих детей. Поговаривали, что у неё имеется комната, заставленная обувью – каждый ботинок или туфля, которую кто-то из её четверых детей когда-либо носил с самого первого шага. Это никому не причиняло вреда и не должно было приносить Мэриголд такого злого удовольствия. Но разве ревность когда-то бывала разумной?

2

Сын дяди Питера Ройял женился и привёз невесту в Хармони. Говорили, что она необычайно хороша, даже тётя Джозефина сказала, что это самая прелестная невеста из всех, каких она видела. Состоялись обычные празднования клана в её честь, а теперь дядя Клон и тётя Мэриголд устраивали вечеринку для неё – маскарад, где вся молодёжь должна быть в масках. Для Мэриголд звучало весьма интересно, а для Гвенни – будоражаще, когда они слушали, как мама и бабушка обсуждают вечеринку за ужином. Обе очень хотели попасть на этот праздник, но обе знали, что придётся идти спать, как только мама и бабушка отправятся туда.

«Будьте хорошими девочками», – ласково сказала бабушка.

«Невесело быть хорошими девочками, – сказала Гвенни с недовольной гримасой. – Не понимаю, почему нам нельзя пойти на вечеринку».

«Вы не приглашены», – заметила мама.

«Вы недостаточно большие, чтобы ходить по вечеринкам», – сообщила бабушка.

«Ваш день наступит», – успокоила Саломея.

Дядя Клон приехал из Хармони на своей машине – уже в маскарадном костюме: в шикарном плаще из цветного бархата, принадлежавшем какому-то предку из-за моря, с настоящим мечом и в напудренном парике. С кружевными оборками на запястьях и груди. Мама и бабушка не нарядились в костюмы, но бабушка шикарно выглядела в бархате, а мама – очень мило в коричневой парче и жемчугах. Всё было так необычно, и Мэриголд хотелось подняться на холм и рассказать Сильвии. Она не виделась с Сильвией с тех пор, как приехала Гвенни, и временами ей страшно хотелось поговорить с нею. Но она ни разу не поднялась на холм. Гвенни не должна узнать о Сильвии.

«Бегите, детки, в дом и по кроватям», – сказал дядя Клон, довольно гадко улыбаясь, поскольку знал, как они не хотят этого.

«Не называйте меня деткой», – вспыхнула Гвен.

Когда урчание мотора затихло в сумерках, она села на ступеньки веранды и долго молчала. Молчание редко посещало Гвен, а Мэриголд была довольна этим. Хорошо сидеть и мечтать в славных сумерках, когда среди цветочных клумб крадётся Люцифер, словно чёрный демон.

Это не был Люцифер времён Старшей бабушки. Тот ушёл туда, куда уходят хорошие коты. Но существовал другой Люцифер, забравшийся в его четыре лапы, так похожий, что через некоторое время казалось, что это тот же самый старый Люцифер. Их была целая череда, Люциферов и Ведьм, в поколениях Елового Облака, настолько похожих друг на друга, что Фидим и Лазарь думали, что все они были одним и тем же, и считали их дьяволятами старой Леди.

Саломея ушла, подоив коров.

«Я иду спать, – сказала она. – У меня болит голова. Вам тоже пора. В кладовой для вас лимонад и печенье».

«Лимонад и печенье», – с презрением повторила Гвенни, когда Саломея скрылась в доме, оставив озорниц на просторе Елового Облака.

«Лимонад и печенье! А у них там, на вечеринке, всякие напитки, салаты и пирожные!»

«Что толку думать об этом, – со вздохом сказала Мэриголд. – Сейчас девять. Мы тоже можем идти спать».

«Спать! Я собираюсь на вечеринку».

Мэриголд уставилась на Гвенни.

«На вечеринку? Но ты не можешь…»

«Может, и не могу, но пойду. Я всё обдумала. Мы просто пойдём. Всего какая-то миля – мы легко пройдём её пешком. Нужно нарядиться, чтобы подумали, что мы приглашены, если нас заметят. На чердаке в сундуке полно всяких вещей, а я сделаю маски. Не будем заходить в дом, просто заглянем в окна и увидим все костюмы и веселье».

Общение с беспорядком так испортило хорошие манеры Мэриголд, что она даже не почувствовала никаких угрызений совести. Конечно, это было заманительно. Ей очень хотелось увидеть «прелестную» невесту и чудесные костюмы. Она слышала, что Пит дяди Питера нарядится дьяволом. Её лишь беспокоило сомнение, удастся ли осуществить этот план.

«Что, если бабушка поймает нас?» – сказала она.

«Наплевать на твою бабушку. Не поймает, а если поймает, что из того? Не станет же она нас убивать. Будь позубастей».

У Мэриголд имелись «зубы», и через десять минут они были на чердаке, ступая на цыпочках, чтобы их не услышала Саломея в тишине своей комнатки. На чердаке было страшновато, особенно при свете свечи – Мэриголд никогда не бывала здесь после наступления темноты.

Огромные связки сухих трав висели на гвоздях, забитых в брусья стропил, вместе с охапками гусиных крыльев, мотками пряжи и поношенными пальто.

Большой бабушкин станок, на котором она до сих пор ткала домашние покрывала, стоял возле