Азимут между пламенем и порчей - Павел Николаевич Корнев

— Так речь о Вее? — уточнил я. — И пальцем её не тронул! В чём суть обвинения?

— Позапрошлым вечером она покинула заведение родителей и очнулась уже дома. Что было между этим — не помнит.

— Я тут при чём?

— Ты захаживал туда три седмицы кряду и общался с ней, а одновременно с сим подозрительным происшествием пропал.

— Во-первых, захаживал я туда далеко не каждый день! Во-вторых, вчера был седмень, и я пил пиво с другими студентами. В-третьих, сегодня я непременно вновь наведался бы на Ореховую улицу. В-четвёртых, я не обучен заклинанию беспамятства. И в-пятых, мне достаточно было просто позвать, чтобы оная девица пошла со мной в здравом уме и твёрдой памяти!

— Звучит убедительно, особенно с учётом того обстоятельства, что ни сознанию, ни телу вреда нанесено не было. Увы, мы не в том положении, чтобы закрыть на это обращение глаза. И с управой отношения к тому не располагают, и семья из прихожан церкви Серых святых, а орден Пепельных врат обладает немалым влиянием. Окончательное решение его преосвященство примет после разговора с тобой, так что потрудись произвести хорошее впечатление!

У меня от изумления едва глаза на лоб не полезли.

— Епископ желает меня видеть? — опешил я.

— Его преосвященство епископ Черноводья Ясный примет тебя через полчаса. Если не будешь терять время попусту, вполне успеешь привести себя в порядок.

Священник ушёл, оставив меня окончательно сбитым с толку. Я ещё немного полежал, затем собрался с силами и уселся на кровати. Тело было ватным, но не завалился набок, не чебурахнулся вниз. Тогда отбросил одеяло и встал. Правую ногу немедленно заломило, но такой уж острой боль не была и самое большее могла обернуться лёгкой хромотой.

Другое дело — аудиенция у епископа!

Деятели подобного ранга на пустяки не размениваются — что им до жалоб мещанина, беспамятства его дочурки и какого-то там аколита?

И каким образом привести себя в порядок? В одеяло закутаться?

Даже исподнего нет!

Но — принесли. Вернули все вещи за исключением обуви, да ещё правая штанина брюк оказалась отрезана по колено, и поскольку к епископу в таком виде идти было никак нельзя, мне выдали серый монашеский балахон и сандалии.

Уж лучше бы белым больничным халатом одарили, в самом-то деле!

Ещё притащили тазик с тёплой водой, кусок мыла и полотенце — кое-как отмылся от крови, прежде чем исподнее натягивать.

Ткань монашеского балахона оказалась неприятно колючей, и я надел не только сорочку и пиджак, но и лишённые одной штанины брюки. Затем подпоясался простой верёвкой, накинул и сбросил с головы глубокий капюшон, затянул ремни сандалий.

— Я готов!

Да только чёрта с два! Мало того, что предстоящая беседа заставляла нервничать и ёжиться в ожидании самого худшего, так ещё и правая нога ниже колена ощущалась примотанной к культе деревяшкой. И дело не ограничивалось скованностью голеностопа: я хоть и чувствовал восстановленную конечность, но не ощущал её частью тела, а потому ступал как-то не так и очень скоро захромал.

Пришлось погрузиться в поверхностный транс и заняться стабилизацией духа. То ли целитель схалтурил, то ли сказались отклонения от общепринятых правил при прохождении ритуала очищения, но уходивший в правую ногу отросток ауры смотрелся каким-то очень уж рыхлым. Начал уплотнять его и укреплять.

Впрочем — пустое. Больничная палата располагалась на территории резиденции епископа, и попасть в его рабочий кабинет получилось, даже не выходя на улицу. Сопроводили меня непосредственно в просторную светлую приёмную, где заправлял всем секретарь, столь преисполненный чувством собственной значимости, будто был самое меньшее правой рукой епископа.

Я двинулся было к широченному окну, но восседавший за своим столом тип в монашеском одеянии тут же оторвался от изучения каких-то бумаг и сказал:

— Не стоит! — После предложил: — Присаживайтесь!

В голосе его послышалась осторожная вежливость — как если бы мой статус оставался для секретаря загадкой, но проверять границы дозволенного я не стал, тем более что правая ступня ныла, а диванчик и два кресла рядом с ним выглядели удобней некуда. Вот в одно из них я и плюхнулся, не без труда подавив искушение по примеру Чеслава закинуть ноги на низенький круглый столик. И закинул бы, но вспомнилась поговорка об усаженной за стол свинье.

К счастью, маетное ожидание долго не продлилось, минутная стрелка стоявших в углу часов проползла лишь пять делений, когда распахнулась дверь и в приёмную вышел отец Бедный.

— Заходи! — сказал он, и вслед за мной в кабинет его преосвященства уже не вернулся, прикрыл дверь снаружи.

Я бы из-за этого даже напрягся, пожалуй, если б уже и без того не напрягся сильней некуда, потому как епископ встретил меня пронзительным взглядом глаз цвета расплавленного янтаря. И пусть у Заряны они лучились мягким теплом солнечного камня, а у епископа горели оранжевым пламенем, недобрым и даже злым, сходство было несомненным.

От осознания этого аж горячий пот прошиб. Вся жизнь перед глазами не промелькнула, просто сложились в единое целое два воспоминания, лишь случайно задержавшихся в моей голове.

«Последние годы отец был настоятелем Высокореченского храма Чарослова Бесталанного, а весной стал там епископом», — сказала как-то в школе Заряна.

«Его преосвященство — человек в городе новый», — обмолвился отец Бедный.

Я сложил одно с другим и разом уверился в том, что в миру нынешний епископ Черноводья именовался Зареславом из дома Пламенной благодати. Вот же свезло повстречаться!

Только нет — случайной наша встреча быть никак не могла. Я осознал это в один миг, вот и совладал с выражением лица, услышав:

— Проходи, Лучезар! Не стой в дверях.

Глава 20

16−2

— Меня зовут Серый, — ответил я, но вглубь кабинета всё же прошёл.

Епископ скупо улыбнулся.

— Меня тоже раньше звали несколько иначе, — заявил он, указал на стул и продолжил: — Что — имя? Лишь звук! Но если станешь утверждать, будто не знаешь Заряну из дома Пламенной благодати, наш разговор неоправданно затянется и примет ненужную остроту…

«Продали! — мелькнуло в голове. — Чтоб Шалому пусто было!»

Епископ представлялся мне сгустком сжатого оранжевого пламеня, самую малость подёрнутого жгучим маревом, он определённо был пиковым аспирантом, и ничем из моего арсенала, даже приди вдруг на ум подобная глупость, его было не пронять, так что я опустился на стул, откинулся на гнутую спинку и сказал:

—