Дикая собака - Пекка Юнтти

Растительного масла осталось в бутылке всего на пару глотков. Возможно, что я и не допью его, потому что мне надоели постоянные позывы с обеих сторон. Кроме того, у меня больше нет обостренного чувства голода. Голод – это человеческое и суетное, а я теперь над этим. Я – замерзающий лес, берегу свои силы до лучших времен.

Вити лежит на столе поверх гостевой книги. Глаза уже начали затуманиваться. Надо бы похоронить, но я не смог найти лопату. Не хочу закапывать зверька в снегу, потому что это кажется слишком временным. Нехорошо по отношению к маленькому другу, если землеройка отгрызет пальцы в отместку, а сорока выклюет еще и глаза.

Глажу Вити. Шубка удивительная, таких тонких и ровных шерстинок я никогда не видел. Уверен, что никогда не держал в руках ничего такого красивого и гладкого, но потом вспоминаю груди Аавы. Мои руки и губы никогда не уставали от них, а когда я прижимался к ним щекой, слышал шум сердца.

Молюсь, чтобы это необузданное сердце все еще билось.

Ночью решил, что сегодня натоплю печь настолько, чтобы растопить воду. В принципе, я все еще реализую свой план. Только не спешу с делами, потому что время проходит незаметнее, когда планируешь все досконально.

Подсчитал шаги, необходимые для операции. Потребуется сделать приблизительно шестьдесят восемь обычных шагов, чтобы от лестничного косяка поддеть снега в кастрюлю и принести из сарая дров. Правда, снега так много, что шаг может немного укоротиться, но в любом случае я должен справиться за семьдесят пять шагов.

Время измеряю теперь по небесной сфере. Если облачно, останавливаю его течение. У меня своя шкала, и она принадлежит только мне. Я договорился с собой, что растоплю печь только после того, как Большая Медведица покажется из-за ели. Вероятно, это уже скоро. Пора идти за дровами.

Раз, два, три… семь, и кастрюля наполнена снегом. Восемь, девять, десять – дверь закрыта, четырнадцать – кастрюля на плите, поворот не считается шагом. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… тридцать восемь – отдышаться, дверь сарая открыта, тридцать девять – горсть растопки из угла и небольшую охапку дров. Сорок, больше не могу, сорок один, Нанок, сорок два, шестьдесят девять, семьдесят, дрова на пол, бог не помогает.

Это наверняка был Нанок.

Два непарных глаза в стороне тропинки под ветвями ели, если бы не глаза, он был бы неразличим на фоне белого пейзажа. Что он здесь делает?

Когда подхожу к ели, собаки уже нет. Но следы есть. Это знакомые углубления. Приветствую их как старого друга. Одна задняя нога отходит немного в сторону при каждом шаге, чертя когтями дугу на снегу. Нанок покружился вдали от хижины и проскользнул затем вдоль берега по своим следам на север.

Вижу собаку, выходящую на лед из узкого прохода. Не очень хорошая идея. Из-за сильного течения это место на озере замерзло последним. Хотел бы крикнуть и предостеречь, но сдерживаю себя, потому что знаю, что происходит, когда начинаешь вопить такому господину. Он помчится галопом, лед обломится, и он упадет в образовавшуюся прорубь. Если и сможет выбраться не захлебнувшись, кустарник на противоположном берегу качнется раз, и потом снова надолго станет тихо.

Нанок перебирается через озеро и начинает подниматься в гору. Пытаюсь проследить следы к узкому проходу, но сил нет. Встаю на колени, сердце колотится, не хватает кислорода. Если не можешь, значит, не можешь. Вынужден исследовать место перехода издалека. Высокие ели на противоположном берегу выглядят как члены ку-клукс-клана в своих белых капюшонах, сосны на вершине скалы Зла торчат, как большие белые поганки, на склоне среди елей гигантская осина протягивает свои толстые ветви. О, если бы Нанок еще вернулся.

Сажусь на снег, он проседает подо мной, как будто бы созданное для меня кресло. Смотрю на скалу Зла. Она всегда выглядит одинаково угрюмо, этакий обвинитель, будь то летняя ночь или зимняя синева.

К то-то движется по ее вершине. Мгновение кажется, что это падающий с дерева снег, но это Нанок.

Собака кружит по горе, останавливается и смотрит на озеро, затем снова движется, как будто что-то ищет. Слезы наворачиваются у меня на глазах. Потрясающее зрелище. Как из самых безумных детских мечтаний: доблестный хаски в белой пустыне. Ради таких картин я так сильно старался, и теперь она здесь, передо мной, живая.

Пес поворачивается в мою сторону и поднимает морду. Он вытягивает голову к небу, и над поверхностью озера разносится печальное стенание.

Дикая собака воет.

Высказав, что наболело, Нанок смотрит через озеро. Кажется, что прямо на меня.

– Я тоже скучаю, – шепчу ему так тихо, чтобы он точно не услышал. Затем я прикладываю руки рупором к губам и отвечаю ему на языке, который мы оба понимаем. Это язык одиноких, которым потерявшиеся кричат своей стае.

Насвистываю вначале низким голосом, тихо, как бы мурлыча. Затем лаю дважды и жалуюсь. Пою, высказывая все свои горести и печали, а когда заканчиваю, чувствую себя очищенным. Не знаю, принадлежу ли я к стае Нанока, но мы оба отвергнуты и нас ненавидят. Ничего другого не хотел я так сильно, как быть вместе с этой собакой. Мое дыхание прерывисто, как у ребенка, только что закончившего плакать. Нанок взвизгивает дважды и ускользает. Снег намочил мою одежду.

Дрожа от холода, бреду в хижину. Пытаюсь разжечь огонь. Спичка гаснет, потому что руки сильно трясутся. Все еще чувствую холод, и это замечательно, потому что только мертвые не ощущают боли.

Чиркаю новую спичку, она, вспыхнув, гаснет. Или он пришел, чтобы забрать меня, да, точно. Третья спичка загорается, поскольку я не дышу, но гаснет при резком толчке в бересту. Чиркаю снова, кричу, дрожу, и наконец огонь начинает лизать растопку, разгорается и освещает меня, как самую ясную из светлых мыслей. Это же совершенно очевидно. Невероятно, что я раньше не понял. Один плюс один равняется трем, как всегда.

Виден пар от дыхания, в избе довольно морозно. Может, лучше раздеться? В мокрой одежде теплее не станет, но голым замерзнешь еще больше. Могу выбрать чуму или холеру, но на этот раз у меня есть честная альтернатива.

Снимаю брюки и рубашку, вешаю их над печкой сушиться. Надеваю сапоги, открываю дверцу печки и, хихикая, закутываюсь в тонкое одеяло ждать, пока растаю. Он хотел, чтобы я пошел с ним в большой лес к мачтовым соснам и елям тролля Рёлли. Мне казалось, что крайняя граница леса находится дальше на западе и севере, но предполагать можно всегда,