Шелковый Путь - Колин Фалконер

Мяо-Янь, казалось, приняла это. Она наклонила страницу к свету, чтобы рассмотреть ее поближе.

— Она очень похожа на Гуаньинь. У китайцев она известна как Богиня Милосердия.

Уильям был в негодовании.

— Прошу тебя, скажи ей, что она не может сравнивать Пресвятую Деву с кем-либо из своих языческих идолов. Это кощунство.

Мяо-Янь кротко приняла упрек и больше никогда не комментировала его уроки, которым она предавалась со всей душой. Но, несмотря на ее явный энтузиазм, Жоссеран чувствовал, что для нее это было не более чем интеллектуальное упражнение. В сердце своем она оставалась татаркой.

Спустя какое-то время даже Уильям почувствовал ее упрямство и больше не довольствовался простым наставлением в обрядах католической веры. Он искал знака, что его уроки приносят плоды.

— Скажи ей, — обратился он однажды к Жоссерану, рассказав ей историю воскресения Иисуса, — скажи ей, что для благочестия ей следует воздерживаться от использования духов и нанесения краски на лицо.

Жоссеран передал ей эту просьбу так деликатно, как только мог.

— Но она говорит, что этого требует от нее и положение китаянки, и дочери Императора, — сказал он.

— У нее вид и запах блудницы.

— Ты хочешь, чтобы я ей это сказал?

— Конечно, нет.

— Тогда что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Скажи ей, чтобы она молилась Богу о наставлении. Женщина должна быть добродетельна во всем, а краски и духи — орудия Дьявола.

— Что он говорит? — спросила Мяо-Янь.

— Он восхищается твоей красотой, — сказал Жоссеран. — Он думает, что даже без твоих притираний и духов ты была бы самой изысканной женщиной в Шанду.

Мяо-Янь улыбнулась, кивнула и поблагодарила Жоссерана за добрые слова.

Он повернулся к Уильяму.

— Она говорит, что подумает об этом.

Бывали дни, когда после окончания урока Уильяма Жоссеран оставался с ней в павильоне. Он надеялся узнать от нее больше о Хубилае и его великой империи. Его также завораживало это странное создание, хотя и не так, как его влекла Хутулун. Ему было просто любопытно, как дочь Императора может быть заточена здесь, в этом позолоченном дворце, в то время как Хутулун проводит свою жизнь в седле. Разве они обе не дочери татарских ханов?

Он чувствовал, что и ей, в свою очередь, приятно его общество. Они часами беседовали за ароматным чаем, который приносили ее служанки, ибо ей было бесконечно любопытно узнать о Франции.

— Ты хан в Христиании? — спросила она.

— Да, полагаю, хан. Но не великий хан, как твой отец Хубилай. Я господин лишь немногих людей.

— Сколько у тебя жен?

— У меня нет жены.

— Нет жен? Как это может быть? Мужчина не может жить без жены. Это неестественно.

— Я дал обет на время жить как монах.

— Как хан может быть монахом? Не понимаю. Человек должен быть кем-то одним, или никем. Как ты узнаешь, кто ты на самом деле, если ты так много всего?

Однажды они сидели вместе, наблюдая, как служанка кормит золотых рыбок, когда она указала через воду на оленя, который молча стоял под ивами в императорском парке.

— Вы охотитесь в варварских землях? — спросила она.

— Да. Мы охотимся ради еды и ради забавы.

— Тогда тебе бы понравилось охотиться в парке моего отца. Это настоящее чудо.

Жоссеран подумал о Хутулун и о том, как она одной стрелой сбила бегущего волка.

— А ты не охотишься?

Она горько рассмеялась.

— Иногда мне очень хочется.

— Так почему же нет?

— У китайцев не принято, чтобы женщины вели себя как татарки.

— Но ты не китаянка. Ты татарка.

Она покачала головой.

— Нет, я китаянка, потому что так желает мой отец. Мой отец во всех отношениях перенял обычаи и манеры китайцев. Разве ты сам этого не видел?

— Признаюсь, я не всегда знаю, что и думать о том, что вижу.

— Тогда я скажу тебе вот что: мой брат, Чжэньцзинь, будет следующим Императором и каганом татар. Тебе это не кажется странным? В его возрасте мой дед, Чингисхан, уже стоял во главе своего тумена и завоевал половину степи. А Чжэньцзинь проводит дни взаперти с конфуцианскими придворными, изучая китайские обычаи и этикет, читая «Книгу Песен» и «Беседы и суждения» Кун Фу-цзы и изучая китайскую историю. Вместо запаха лошади от него пахнет алоэ и сандалом из курильниц. Вместо завоеваний у него — каллиграфия.

— Хубилай делает это, чтобы завоевать расположение народа, без сомнения.

— Нет. Мой отец делает это, потому что его душа пуста. Он хочет быть всем для всех. Он даже хочет, чтобы те, кого он сокрушил, думали о нем хорошо.

Его ошеломило услышать такое жестокое суждение об Императоре от его собственной дочери.

— Если такова его цель, то, мне кажется, он преуспел, — пробормотал он.

— Это только «кажется». Китайцы мило нам улыбаются, исполняют наши приказы, наполняют наши дворы и притворяются, что любят нас. Но втайне они называют нас варварами и насмехаются над моим отцом за его неспособность говорить на их языке. Они потешаются над нами в своих театрах. Их актеры шутят о нас; их кукольники высмеивают нас. Они издеваются над нами, потому что мы так хотим быть похожими на них. Это заставляет их презирать нас еще больше. Правда в том, что мы — захватчики, и они нас ненавидят. А как иначе?

Жоссеран был потрясен. Сын Неба, значит, был не так всемогущ, как могло показаться. Ему грозила и гражданская война на родине, и восстание в его империи.

— Но Сартак говорит мне, что многие из воинов Хубилая — китайцы.

— Он мудро их использует. Все его новобранцы направляются в провинции, далекие от их родных мест, так что они чувствуют себя такими же чужаками, как и их татарские офицеры. Мой отец держит свою личную гвардию, кэшик, и отборные полки из своего рода размещены по всей его империи, чтобы подавить любое восстание. Они снесли стены всех китайских городов, даже вырвали брусчатку на их улицах, чтобы она не мешала нашим татарским пони, если нам понадобится их атаковать. Видишь? Они не ненавидят его открыто, потому что не смеют. Вот и все. — Она поняла, что