Падение Робеспьера: 24 часа в Париже времен Великой французской революции - Колин Джонс

бессмертия души; СЕН-ЖЮСТА, этого апостола добродетели, покончившего с изменой в Рейнской и Северной армиях и вместе с ЛЕБА направившего армии Республики на путь к победе, КУТОНА, этого добродетельного гражданина, чьи сохранившие жизнеспособность части, голова и туловище, горят патриотизмом, и РОБЕСПЬЕРА-МЛАДШЕГО, руководившего победами Итальянской армии. А кто их противники? АМАР, дворянин, живущий на 50 000 ливров ренты, и виконт ДЮБАРРАН вместе с другими им подобными: КОЛЛО Д’ЭРБУА, сторонник печально известного Дантона, который в бытность свою актером воровал доходы у своей труппы; БУРДОН ИЗ УАЗЫ, бесконечно поносящий Коммуну; БАРЕР, принадлежавший поочередно ко всем фракциям и установивший зарплату рабочих на таком уровне, при котором они умирают от голода. Этих негодяев Совет Коммуны обличает перед вами. ВСТАВАЙ, НАРОД. Мы не должны утратить то, чего добились 10 августа и 31 мая. Мы должны низвергнуть всех этих предателей в могилу[684].

В качестве манифеста восстания все это – сущая ахинея. Да, авторы верно указали личности арестованных, но явно не имеют представления о том, кто стал зачинщиком атаки на Робеспьера. Не упомянуть Тальена? И Бийо? Амар, безусловно, причастен к происходящему, но Дюбарран – не особенно. Бурдон из Уазы[685] – вечная заноза Коммуны, но ведущей роли в сегодняшних событиях он не играет. Есть и еще несколько сомнительных моментов. Действительно ли поддержка Робеспьером тезиса о бессмертии души является аргументом для парижан? Возлагать на Барера ответственность за максимум заработной платы от 23 июля попросту неверно. Это бессовестная попытка привлечь на свою сторону протестующих рабочих и отвести внимание от того факта, что именно Коммуна, а не КОС упорно добивается выполнения декрета. Насколько убедительно все это выглядит? Протестующие против максимума собираются у Ратуши, а не у Конвента, показывая, на кого они возлагают ответственность. Чтобы привлечь жителей Парижа на свою сторону, Коммуне придется постараться.

17:30

ПОМЕЩЕНИЯ КОБ, ОСОБНЯК ДЕ БРИОНН

Оскорбленный и униженный, со связанными за спиной руками, Анрио входит в комнату, где содержатся арестованные депутаты, пока готовится их отправка из здания КОБ в разные тюрьмы столицы. Депутаты обедают. КОБ не пожалел средств на организацию питания, заказав для заключенных, которые, в конце концов, являются представителями народа, настоящий пир[686]. За супом следуют жареная баранина и вареный каплун, хлеб и две бутылки бургундского. Вдруг охранники замечают, что Анрио мимикой подает депутатам подозрительные сигналы, пытаясь незаметно о чем-то договориться. Решено развести их по разным помещениям.

17:30

ДОМ ВЕРНЯ, ОСТРОВ СЕН-ЛУИ

Гости, явившиеся к Фукье-Тенвилю на званый ужин, слышат, что барабанная дробь générale становится все громче, ближе и настойчивее. Несмотря на послеобеденную расслабленность, Фукье-Тенвиль не утратил бдительности – и понимает, что в городе творится что-то неладное. Наконец приходят новости: Робеспьер, Кутон и Сен-Жюст арестованы в Конвенте[687]. И речь идет вовсе не о рабочих протестах против максимума заработной платы. Так а… о чем же? Никто точно не знает.

Вернь и некоторые другие гости решают, что прямо сейчас надо отправиться в штаб-квартиру своей секции: Вернь – секретарь общего собрания секции Братства[688]. Коффиналь надевает свою трехцветную ленту и отправляется в Ратушу, чтобы узнать, что там происходит, прихватив с собой гостя, депутата Муниципального совета Дебуассо. Фукье срывается домой и на работу – в Революционный трибунал во Дворце правосудия. Мчась по набережной Орм на Правом берегу и еще не доехав до моста на острове Сите, он встречает другого магистрата, также осведомленного о ситуации и спешащего на свой пост в связи с разворачивающимся – и, судя по всему, серьезным – кризисом.

18:00

ЗАЛ СОВЕТА, РАТУША

Ратуша превратилась в кипящий котел: мятеж бурлит. Страстная вступительная речь Флёрио-Леско наэлектризовала зал. Пока еще собралось не так много людей, но они все время прибывают. Только что явившихся заставляют дать клятву[689] «спасать отечество, уничтожать всех тиранов, добиваться уважения и даже уничтожать всех, кто будет противиться распоряжениям Коммуны». Но в суете и шуме клятва упрощается и кажется банальной и бессмысленной: спасение отечества и истребление тиранов – в этом и состоит повседневная жизнь патриотов. Многие не понимают, к чему вся эта шумиха.

Появление в совете Жан-Жака Любена[690], одного из двух заместителей национального агента Пайяна, придает событиям, разворачивающимся в зале, новый импульс. Любен присутствовал в Конвенте на протяжении всего утреннего заседания и рассказывает собравшимся о том, как происходили аресты. В недавнем прошлом он и сам проявлял себя как радикал, но в апреле 1794 года его назначили в КОС – и с тех пор он остается твердым сторонником Робеспьера. (Возможно, близость к центру власти для него – способ защитить семью: ведь его младший брат работал на Фаржона, любимого парфюмера Марии-Антуанетты, а другой брат Жан-Батист только вчера был предан Революционному трибуналу. Опасно иметь подобных родственников в такие времена.) Любен готовится к тому, что спокойной ночи ему не видать.

Вполне возможно, что именно Любен сейчас скажет, что драгоценное время тратится на слова[691] – в момент, когда нужно действовать. Тут есть своя правда, ведь многое нужно спланировать и организовать. Ранее Робеспьер категорически отрицал, что затевает journée в стиле 31 мая, однако под давлением обстоятельств его сторонники по всему городу готовятся именно к такому развитию событий. Лидеры Коммуны, возможно, не совсем четко представляют себе имена своих противников в Конвенте, но они прекрасно понимают, на какой путь встали. Они без труда вписались в сценарий народного восстания, которое, как гласит их манифест, восходит не только к 31 мая 1793 года, но и к 10 августа 1792 года. Сценарий подразумевает закрытие городских ворот (о чем уже распорядился Анрио), созыв представителей всех секций в Ратуше, приведение в боевую готовность батальонов НГ, организацию общих сборов в каждой секции «для обсуждения опасностей, грозящих отечеству» (обычный в таких случаях троп). Восставший парижский народ претендует на политическую легитимность. В рамках этого сценария они передают под защиту народа всех лиц, арестованных Конвентом, официально отрицают юридический статус декретов «так называемого Конвента»[692] (выражение Флёрио) и приказывают арестовывать его агентов и эмиссаров непосредственно на месте преступления.

Эти сообщения должны быть переданы быстро, с использованием всех имеющихся в распоряжении Коммуны средств. Отдан приказ подняться на колокольню Ратуши и звонить в набат. Следует задействовать тяжелую сигнальную пушку на Новом мосту, выстрел которой 31 мая возвестил парижанам о том, что отечество в опасности. Кроме того, Пайян диктует Революционному комитету приказ о занятии секции Сите, на территории которой находится Храм Верховного существа (бывший собор Нотр-Дам). Большой колокол Нотр-Дама, бурдон, использовался для оповещения о важнейших событиях, добром или худом вошедших в историю города – начиная с рождения и смерти королей и заканчивая Варфоломеевской ночью в 1572 году. Пайян требует, чтобы он зазвучал и сегодня:

– Патриоты! 31 мая вы созвали патриотов звоном набата – и спасли Отечество. Сегодня Отечество снова в опасности, и вы без колебаний вновь задействуете бурдон, чтобы подать сигнал тревоги. Это верное средство, чтобы поднять весь народ и спасти нашу свободу.

Братский привет![693]

Также двоих делегатов направляют в Якобинский клуб, который является важнейшим союзником в реализации намеченного курса действий. Обычно клуб собирается около 19:00[694], но Коммуна надеется, что после вчерашнего бурного заседания его члены придут на свои места пораньше. Необходимо также установить контакт с полицейским управлением в мэрии. Ближе к делу будут выбраны два делегата, которые выйдут на площадь и постараются убедить растущую толпу.

Секретарь Коммуны Блез Лафосс находится в здании с 7 часов утра. Ему и его коллегам удалось сделать перерыв на еду перед заседанием совета, но они уже вернулись и, словно галерные рабы, прикованные к своим веслам[695], яростно строчат приказы и декреты для всех секций Парижа. Приоритет отдается сообщениям, предписывающим властям 48 секций созвать общее собрание всех своих граждан, а затем направить председателей революционных и гражданских комитетов, а также командиров батальонов каждой секции в Ратушу, где они должны