Дикая природа - Эбби Джини

Наконец калитка с лязгом отворилась. Издалека различить панд не удавалось: черные участки их шерсти сливались с темнотой, а белые проступали в странных конфигурациях. Два или три зверя, спавших вповалку, зашевелились, стали перекатываться, поднимаясь на лапы. Создавалось впечатление, будто я наблюдаю движение чего-то бесплотного: лоскутное одеяло светлой расцветки, словно белье на веревке, вдруг обрело движущую силу и, местами вздуваясь, поплыло в мою сторону.

– Пойдем, – скомандовал Такер.

Мы побежали к вольеру с приматами. С ними возни будет меньше, но и действовать надо с большой осторожностью. Обезьяны всегда стремятся вырваться на свободу и не преминут воспользоваться случаем, но даже маленькие особи – тамарины и лемуры – представляли опасность, если застать их врасплох, не говоря уже о гориллах и шимпанзе: эти животные были намного проворнее и сильнее нас с братом, им ничего не стоило головы нам размозжить.

Такер вошел через дверцу уборщика и затрусил по узкому коридору. Вольеры для обезьян были красивые и просторные. В них имелись сетки, качели, всякие игрушки, имитировавшие атмосферу дождевого леса. Все это нравилось посетителям, но не могло ввести в заблуждение животных. Служебные входы, скрытые от взоров публики, были гораздо менее живописны. Просто ряд стальных квадратов с пластмассовыми ручками. На секунду они напомнили мне порталы в нашем склепе.

Такер возился со связкой ключей. Когда он открывал очередной замок, я распахивала дверь, и мы сразу бежали к следующему вольеру. Позади нас с криками ликования и тревоги на свободу выпрыгивали волосатые фигуры, взмывавшие в воздух, словно на пружинах. Самые мелкие обезьяны передвигались, широко расставив конечности, – словно летели. Капуцины, более крупные и степенные, с радостным уханьем лизали тротуар, потом на мгновение замирали, принюхиваясь. То и дело возникали споры за территорию, но они разрешались за несколько секунд, стоило одному из спорящих оскалить зубы.

Приматов держали не в одной клетке, а в разных вольерах. Некоторые вольеры не имели крыши, другие представляли собой закрытые помещения – просторные либо тесные; в каких-то воняло мочой и гниющими фруктами, в каких-то пол устилал толстый слой соломы. Мы с Такером выпустили гиббонов, и те неуклюже поскакали в сторону деревьев. Передние конечности у них были до того длинные, что волочились по земле, и потому они передвигались боком, держа руки на весу; так ведут себя цапли, чтобы не намочить крылья в ледяной воде. Гиббоны взобрались на деревья, и сразу стало ясно, почему природа наделила их таким телосложением: короткие туловища раскачивались, повиснув на ловких грациозных руках. Один гиббон – молодой, со светлой шерстью, вдруг замер высоко на сосне и посмотрел на нас. Он ловко цеплялся за сук одной рукой, а другой, свободной, изобразил какой-то неопределенный жест – должно быть, почесал живот, а мне показалось, что он помахал нам на прощанье.

Такое могли провернуть только Такер и Кори. Все это происходило на самом деле.

Мы не шли по центральным аллеям, ведь в этом случае нас было бы легко отследить, там было слишком много камер видеонаблюдения. По зоопарку мы передвигались глухими тропами, по маршруту, который был известен только Такеру. От крокодила к лосю. От лося к тарантулу. От тарантула к муравьеду. От муравьеда к капибаре. Казалось, мы протопали уже много миль, взбираясь на холмы, ныряя в какие-то здания, скользя вниз по желобам, узким, как норы. Я перестала ориентироваться, не знала, где мы находимся, словно впала в транс. Балаклава мне уже не мешала, я к ней привыкла. Вспоминала я о ней только тогда, когда смотрела на брата и видела, что у него лицо тоже скрыто под маской.

Мы выпустили кенгуру, которые сразу сообразили, что они свободны, но на то, чтобы покинуть вольер, им потребовалось некоторое время: с десяток животных выскакивали из вольера и снова возвращались, словно участники эстафеты без вожака. Мы с Такером выпустили одинокого орангутанга: чернильный стог сена с мордой, похожей на вареный грецкий орех, он сидел в своем вольере в робкой позе.

Оказалось, что разновидностей оленей очень много, больше, чем я знала. Один был напуган, весь дрожал. Другой – мощный, как скала. Третий – буквально утопал в густом косматом меху. У одних рога винтовые, похожие на штопор, у других – короткие и грозные, как ножи. У одного самца на голове был целый куст ветвистых рогов, которые образовывали узор из звездочек. Мы выпустили на волю всех.

Далее в нашем списке значились зебры. Такер повел меня с тыльной стороны здания технических служб. Мы шли почти вплотную к стене, чтобы не попадать под свет уличного фонаря и в зону видимости камеры, установленной на карнизе крыши. Зебры оказались более пугливыми, чем олени: их инстинкты сформировались в африканской саванне, а там в темное время суток они становились объектом охоты львов и гиен. Зебры загарцевали, стали выделывать пируэты, образуя круговерть белых полос в черном пространстве, сливаясь в единую хаотичную массу. Я ни за что не могла бы их сосчитать. Все вместе они выбежали на аллею и бросились к деревьям, издавая тихое визгливое ржание – своеобразный сигнал тревоги.

А потом обстановка стала более сложной и напряженной. Такер прошептал, что у нас осталось не так много времени, надо действовать быстрее. Мы отперли калитку вольера с тигром и чуть приотворили ее. Тигр спал на камне на дальней стороне вольера, выставив на обозрение часть поросшего шерстью живота и помахивая во сне хвостом. Такер поспешил оттащить меня от вольера, шепнув, что зверь скоро проснется от непривычной какофонии звуков, от мускусного запаха испуганных оленей и скулежа зебр – почувствует, что рядом добыча. Тронет дверцу клетки – он всегда проверяет, заперта ли она, – и одним ударом лапы распахнет ее.

На пути к вольеру белых медведей я бросила взгляд вниз со склона холма и увидела, что в конторе горит свет. Такер сдвинул маску на лоб, чтобы лучше видеть, и затем с досадой потер подбородок.

– Проклятье! – пробормотал он.

По дорожке галопом скакала газель, фыркая и мотая головой. Между деревьями промелькнула стая теней – гиены или кенгуру, я не разглядела. Такер повернул в другую сторону, жестом велев мне следовать за ним.

Белые медведи спали на каменной плите, их молочный мех мерцал в темноте. Медведей было трое – брат, сестра и еще одна самка, оставшаяся без родителей; она присоединилась к этой «семье» уже во взрослом возрасте, сообщил Такер. В