Пыль. История современного мира в триллионе пылинок - Джей Оуэнс

кубометров токсичной пульпы «летучей золы» – отходов с угольных электростанций. Она затопила дома и попала в реку Эмори. Разлив был в сто раз крупнее, чем на танкере Exxon Valdez[679]. Во столько же раз уровень мышьяка превысил безопасный лимит. Горы отходов были размером с дома[680]. «У того, что я называю поздним индустриализмом, прорвана дамба и рухнули несущие стены», – пишет Ким Фортун, экологический антрополог из Калифорнийского университета в Ирвайне[681]. «Современная онтология <…> заключается в поддержании границ, – продолжает она. – Пульпа должна оставаться в отстойнике – вне рек, воздуха и человеческих тел». Но она не остается. Та же логика, которой мы обязаны появлением угольных электростанций, привела к катастрофам на угольных электростанциях. В какой-то момент промышленная безопасность становится невыгодной, а компромиссы приемлемыми. И тогда некоторые люди и места превращаются в расходный материал. Таким образом, «даже если мы и правда никогда не были современными, все равно у нас на руках следы модернистского беспорядка», пишет Фортун.

И это гигантский беспорядок. Америка производит около 77 млн тонн угольной золы в год [682]. В мире много проблем, связанных с пылью. Очень много.

* * *

Я пришла к выводу, что эти «пылевые проблемы» представляют собой особый тип современной трагедии, экологические ужасы определенного оттенка. У мест, которые я посетила в ходе написания этой книги, много сходств, много общих закономерностей, выходящих за рамки простого материального факта пыли. Так что же может повлечь за собой проблема с пылью?

Проблему одного сорта (препятствие экономическому росту) решают созданием другой проблемы – той, которую проще отрицать, игнорировать или на кого-нибудь переложить. Это медленный процесс: как минимум десятки лет уходят на создание, еще столько же – на решение (если оно вообще наступает). Проблема – динамичная и непредсказуемая: масштабы могут быть очень маленькими и очень большими одновременно, плюс имеются положительные и переплетенные петли обратной связи. Существует вероятность переломных моментов и последствий фазового перехода, когда проблема в мгновение ока превращается из плохой в катастрофическую. Пылевая проблема определенно не вписывается в стандартные политические границы или избирательные циклы, а потому принимать меры и решения особенно сложно. А главное, пылевая проблема – это экологическая несправедливость, при которой последствия проблемы разгребают не люди, которые ее создали. Тех освобождают от ответственности разные факторы: расстояние, время, богатство, класс и власть.

Вред причиняется как людям, так и местам – поэтому решение пылевых проблем, на мой взгляд, подразумевает как вовлечение людей, так и разработку решений, ориентированных на особенности места. Не получится исцелить поврежденные ландшафты, не устранив социальную, политическую и экономическую напряженность, которая привела к их опустошению. Экологи все чаще приходят к пониманию, что невозможно реализовать настоящую экологическую охрану, не думая заодно об управлении. Это означает возвращение контроля и суверенитета местным сообществам и коренным народам; возмещение ущерба за кражи, совершенные в прошлом, и возвращение земли людям, живущим в этом месте, а не тем, кто лишь стремится извлечь из него выгоду. Именно колониальные модели экспроприации привели нас к такому беспорядку. Но от них можно отказаться, а вот повернуть время вспять и вернуть все в первозданный вид – нельзя. Да, мечтать об этом романтично, но слишком наивно. Реальность такова, что экосистемы – это сложные, динамичные системы, которые движутся во времени только вперед. А стартовая отметка – это их нынешнее состояние.

Но люди и власти твердят о «ремонте», «реставрации», «реконструкции». В случае с ядерными отходами говорят о «ремедиации». Лично я ко всем этим словам на «ре-» отношусь к осторожностью. Слишком часто, обещая все это, пускают пыль в глаза – и не решают проблему, а просто втихушку переносят в другое место. Так поступили, например, с разлившейся пульпой в Кингстоне. Ее переместили «в другое, более маргинальное место – с глаз долой, из сердца вон», пишет Ким Фортун. Четыре миллиона тонн отправили на свалку недалеко от Юнионтауна, штат Алабама, где 90 % населения составляют афроамериканцы, а почти половина жителей живут за чертой бедности. Ничем не прикрытые горы золы выросли всего в 30 метрах от домов. «[Когда дует ветер,] нам приходится дышать токсичной пылью угольной золы, – жалуется жительница Юнионтауна Эстер Кэлхун. – И вонь стоит отвратительная»[683]. Ну и о каком восстановлении экологии тут вообще можно говорить?

Так и в долине Оуэнс: Департамент обещает «смягчение последствий», но местные воспринимают это как оправдание. Сами они говорят о справедливости и исцелении. Они понимают, что прошлого не вернуть, но в то же время убеждены, что долина может стать «новым, прекрасным местом».

Поэтому и на испещренных добычей урана холмах Нью-Мексико, и в пустыне Аралкум в Узбекистане и Казахстане, и в долине Оуэнс в Калифорнии что-то происходит. Никто из жителей этих мест не считает свою землю «разрушенной». Это не конец. Да, может, изменения пока небольшие, но уже есть зеленые побеги, из которых может вырасти новый образ жизни.

Мне вспоминается Арал, где государственную программу «восстановления растительности» поддержали чисто природные процессы первичной и вторичной сукцессии: самые жесткие, самые упрямые и солелюбивые травы и растения обеспечивают биологическую основу для реформирования новой экосистемы. Именно на это нам следует рассчитывать. Хватит болтать о «реставрации» и пытаться повернуть время вспять в надежде откатиться к некоему невинному прошлому. Шрамы на земле слишком большие – они никогда не исчезнут. Но и с ними можно строить светлое будущее.

Мне кажется уместным слово «спасение». Мы же спасаем ценное при катастрофе, так? Это спасательная операция в трудных условиях, которая может и не быть успешной полностью, но вы все равно делаете что можете. Речь здесь не о разрешении сложной ситуации, а о борьбе с целью предотвратить неудачу и стремлении к улучшению – пусть даже мизерному. В 2018 году писатель Чайна Мьевиль говорил, что это слово подходит для трудных времен, когда «люди боятся, что [пытаться] сохранять уже слишком поздно»[684]. «Но мы можем перепрофилировать. Находить в грязи неожиданные ресурсы и использовать их по-новому. Это продуктивная стратегия при разорении», – считает он. Это урок о том, что «стоит бороться даже за пепел, потому что можно опоздать и гораздо сильнее». Бороться стоит даже (а может, и особенно) когда вокруг пыль.

Спасение прагматично. Это слово напоминает нам, что решения не обязаны становиться идеальными, чтобы быть лучше проблем, к которым относятся. Это не романтический энвайронментализм, а гибридный антропоценный, поскольку пыль на хвостохранилище ядерной шахты и на высохшем дне озера сдерживают щебнем и гравием. Это не всегда изящные и не всегда «естественные» решения