Схватка (повести о чекистах) - Юзеф Янушевич Принцев

— Позвольте тогда узнать, — тихим голосом спросил Клобуков, — что вам показалось в ней любопытным? Я по мере сил старался наглядно доказать, что мое участие в делах Тарновской и ее соучастников крайне незначительное. Надеюсь, мне удалось это сделать.

— Нет, гражданин Клобуков, — сказал Виктор Борисович, слегка наклонив голову вправо и глядя несколько исподлобья на него, — ваша записка говорит о другом. Она полностью подтверждает обвинение, которое выдвинуто против вас и с которым хочу вас ознакомить.

— Любопытно, — медленно произнес Клобуков, и взгляд его, сосредоточенный на лице Яковлева, казалось, не видел его. Казалось, он лихорадочно пытался понять, в чем просчитался. — Любопытно, — повторил он, — как же будет выглядеть это обвинение?

— Выглядит оно так, — будничным голосом известил Яковлев. — Клобуков Виктор Николаевич вступил в сговор с рядом лиц для занятия совместной контрабандной деятельностью, при этом выполнял возложенные на него обязательства: используя свои знания в области искусствоведения, подбирал и приобретал произведения искусства для отправки их за рубеж; устанавливал подлинность, стоимость таких произведений, целесообразность отправки их за рубеж; обеспечивал безопасность деятельности членов контрабандной группы.

— Ну позвольте, — возразил Клобуков, — это последнее обвинение на чем основывается? Это — домысел!

— Почему же домысел? — вздохнул Виктор Борисович. — Даже ваша собственная записка подтверждает обвинение, выдвинутое против вас. Вы хотели показать свою непричастность, а перечислили практически все картины и все предметы искусства, о которых дали показания все обвиняемые, вместе взятые. Вы единственный из всей группы дали правильную оценку каждому произведению искусства. Вы единственный определили практически правильно цену каждой картины, настолько правильно, что ваша оценка почти не расходится с мнением экспертов. Опять-таки только вы знали все, и только вы могли обезопасить группу от провала.

— Выходит, все обвинение против меня построено на моей собственной памятной записке?

— Нет, почему же? Обвинение подтверждается всеми другими материалами следствия.

— Показаниями Тарновской? — усмехнулся Клобуков. — Или Суура?

«А его нервам позавидуешь...» — подумал Яковлев.

— Если вы имеете в виду их показания, — продолжал Клобуков, — то я прямо скажу: на суде я от всего откажусь! Это не показания, а оговор. Подлый, гнусный, быть может даже организованный следствием, оговор. Вам нужно скорей закончить расследование, вам нужно найти виновных, чтобы отчитаться перед своим начальством, какие вы молодцы. Не выйдет! Я откажусь от всего!

— Даже от собственной записки, адресованной Кострову? — спросил Яковлев и, раскрыв папку, достал из нее и показал Клобукову фотоснимок его записки: «Саше-таллинцу уехать из Финляндии — его затребуют...»

Клобуков тяжелым, неподвижным взглядом остановился на снимке, долго смотрел и молчал — так долго, что Яковлев устал держать руку на весу.

— Что значит начальная фраза вашей записки? — спросил он Клобукова.

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

— Что означает эта фраза: «Для всех — наблюдение до января. Будьте осторожны»?

— Отвечать не буду.

— Что означает: «Главное и ко... — переместите. Ходят вокруг»?

— Я не намерен отвечать на эти вопросы.

— Почему вы отказываетесь дать показания по существу лично вами исполненной записки?

— Она не предназначалась для органов следствия.

— Но этот факт сам по себе не лишает ее доказательной силы, — заметил Виктор Борисович.

Клобуков какое-то время молчал. Потом вдруг заговорил, медленно, веско, убежденно:

— Поймите, что вы совершаете трагическую ошибку! Увязываете меня, мою биографию, биографию научного работника, человека, преданного искусству, в один узел с темными махинациями банды подонков, спекулянтов, фарцовщиков и самой обыкновенной авантюристки — я сказал бы сильней: проститутки, которая торгует своим телом, лишь бы удовлетворить свою алчность! Ведь это дикость, глупость, несовместимые с моими понятиями о чести!

— Зачем же вы так, гражданин Клобуков? — упрекнул его Яковлев как раз в самом патетическом месте. — Если бы вы знали, как Тарновская отводит от вас все подозрения, как она до сих пор еще верит вашему обещанию, что вы женитесь на ней, что будете венчаться в церкви и она будет вся в белом, в подвенечной фате!..

На какое-то мгновение глаза Клобукова остекленели, а руки судорожно зашевелились: он то сжимал ладони, то клал их себе на колени. Потом, опустив голову, произнес:

— Прошу отвести меня в камеру. Ни на один вопрос я больше отвечать не буду.

— Следствие по делу о контрабанде произведениями искусства закончено и будет передано в суд, — сказал Яковлев. — Однако, ввиду того что вскрылись новые обстоятельства убийства гражданина Маймана, ваше дело будет выделено в самостоятельное производство. Считаю необходимым предупредить вас об этом.

Клобуков остановил на нем свой долгий взгляд, но не сказал ничего. Яковлев нажал кнопку звонка, вошел конвойный. Клобуков поднялся, направился к двери. Ноги его неуклюже шаркали подошвами по паркету.

Спустя три дня Герасимову, как только он пришел на работу, позвонил с утра Виктор Борисович:

— Петр Васильевич, зайди ко мне!

Когда Герасимов вошел в кабинет Яковлева, ему бросился в глаза озабоченный вид начальника отдела. Поздоровавшись, Яковлев сказал:

— Посиди, сейчас придет Владимир Иванович.

А сам продолжал листать какие-то бумаги, потом стал чиркать в своем рабочем блокноте. Лицо его было не то чтобы хмурым, но лоб морщили глубокие складки.

Вошел улыбающийся Берестов, поздоровался, с ходу спросил Герасимова:

— Ну что, передаешь дело Тарновской в суд?

Герасимов неопределенно пожал плечами, что можно было истолковать как утверждение.

— А с Клобуковым как? — поинтересовался Владимир Иванович.

— Выделили дело в самостоятельное производство, направляем прокурору города.

— Пора, пора уже! — согласился Берестов. — Надоели эти картины, коллекционеры, спекулянты! Пора уже написать их групповой портрет в интерьере с решетками...

— На днях, — сказал Герасимов, — позвонил Николай Андреевич Садовников, спрашивал, не удалось ли вернуть портрет Федотова в нашу страну.

— А ты ему что? — не отрывая головы от блокнота, спросил Виктор Борисович.

— А что я? — отозвался Герасимов, снова пожимая плечами. Потянулся за фигуркой Дон Кихота, взял ее, а сам продолжил: — Я сказал, как есть: портрет вернуть не удалось, но многое возвратилось. И что скоро все это можно будет увидеть в Русском музее.

— Ну правильно, — одобрительно кивнул Виктор Борисович и, отложив ручку, поднялся за столом. — Ладно, хватит о Тарновской. Должен сообщить, что руководство