Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

приблизиться). Таким образом, связь змея/дракона с хаосом/запретным объектом можно рассматривать и с физиологической точки зрения. Последователи кундалини-йоги считают, что работу сознания контролирует змея – создание позвоночника, хранилище духовной энергии. Цель кундалини-йоги – «пробудить» эту змею и таким образом достичь экстаза и просветления.

У змеи с позвоночником есть как очевидное, так и более тонкое сходство. Во-первых, это форма, во-вторых, – общая история эволюции. Нервные системы человека и рептилии частично состоят из схожих филогенетически древних структур, в которых таится огромная возбуждающая сила. Глубокие отделы стволовой части мозга – «голова» позвоночной змеи – выполняют действия, от которых полностью зависит работа сознания[456]. Человек, провалившийся в сон (находящийся в бессознательном состоянии), может мгновенно проснуться и почувствовать бодрость при стимуляции этих отделов, например, если происходит что-то неожиданное и потенциально опасное. Спящую мать быстро поднимает на ноги неожиданный крик ее ребенка. Контраст между желанным и текущим состоянием (между идеальным будущим и настоящим) не исчезает даже во сне. Неизвестное пробуждает ото сна. Угроза (а в более общем плане, появление неизвестного) побуждает к активному исследованию, призванному расширить умение приспосабливаться (или стимулировать испуг и прекращение деятельности), и вызывает резкое повышение интереса и обострение сознания. Это означает, что сознание как феномен во многом зависит от активации древних схем, реагирующих на новизну. В ходе эволюции область возбуждения человеческого мозга увеличилась, тем не менее бдительность все еще зависит от очень архаичных подразделов нервной системы. Это знание эхом отзывается в мифах и литературе. К примеру, Мефистофель Гёте утверждал:

Змей, моей прабабки следуй изреченью,

Подобье божие утратив в заключенье[457].

У сознательного животного самая высокая мотивация. Оно живет, постоянно чувствуя угрозу (собственной гибели), и вечно стремится это исправить – надеется, что, изучая пугающее неизвестное, можно накопить спасительное знание. Четкое понимание скрывающихся повсюду смертельных опасностей и бесконечных возможностей, формировавшееся в течение многих веков, вывело сознание человека на гораздо более высокий уровень по сравнению с его ближайшими сородичами. Благодаря развитию когнитивных систем мы во всем замечаем что-то новое. К добру это или нет, но мы также чувствуем смертельную опасность при любом соприкосновении с неизвестным. Это, конечно, вызывает тревогу, но если мы не убегаем, в нас также просыпается любопытство. Получается, что змей внешнего неизвестного действует, так сказать, в согласии со змеем внутреннего неизвестного: постижение загадочных явлений, выходящих за пределы привычной адаптации (то есть вечной тайны, ограниченной смертностью), порождает постоянную сознательность – по крайней мере, в принципе. Именно по этой причине Будда именуется «пробужденным». Наш развивающийся мозг, изначально сформировавшийся для того, чтобы облегчать приспособление к окружающей среде, вместо этого повсюду видит риски и возможности. Схема, предназначенная для исследования аномалии и преодоления ее воздействия, как только исследование привело к желаемым последствиям, вместо этого работает постоянно. Мы стремимся достичь удаляющейся цели и потому вечно неустроенны, несчастны, неудовлетворены, напуганы, а также бодры и полны надежд.

Находясь в обществе, человек усваивает знания, многократно приумноженные столетиями развития культуры и достигшие кульминации в формировании детального образа самого себя. Это породило в нем ясное понимание смертности как определяющей черты существования. Самоопределение неразрывно связывает любое исследование с угрозой – вечно заражает полученные знания намеком на конечность жизни и существование абсолютно необъяснимого неизвестного. Из-за этого люди считают мир, который они построили, вечно несовершенным и навсегда лишенным безопасности, а незнакомую территорию – «местом смерти», а не только неиссякаемым источником новой спасительной информации. Каждый объект, каждая грань таинственного и манящего опыта призвана поддерживать повышенную концентрацию сознания как вечной, пугающей и благоприятной особенности человеческого существования.

Христианский или буддийский миф о грехопадении описывает добровольное развитие самосознания, хотя и предопределенное в некотором смысле богами, чья сила остается вне человеческого контроля. Люцифер в облике змея предлагает Еве яблоко, соблазняя ее умножением познания. Судьба показала будущему Будде, что его ждут старость, болезни и смерть, но он добровольно покидает пределы рая – совершенного места, которое создал для него отец. Именно наша склонность к активному исследованию и врожденное любопытство являются одновременно спасительной благодатью и роковой ошибкой. Притчи в Книге Бытия и история Будды основаны на неявном предположении, что столкновение с невыносимостью существования при взрослении предопределено, неизбежно и при этом желанно – трагично, но желанно. У Вольтера есть замечательный, трогательный рассказ о роли волюнтаризма (и гордости) в достижении просветления – «История доброго брамина»:

Однажды брамин сказал мне: «Я предпочел бы вовсе не появляться на свет». Я спросил у него – почему?

Он ответил: «Я занимаюсь наукой сорок лет, и все эти сорок лет потрачены зря… Я состою из некоего вещества; я мыслю, но никогда не мог уразуметь, что порождает мысль; я не ведаю, является ли присущее мне понимание просто способностью, подобной способности ходить, переваривать пищу, и мыслю ли я головою так же, как беру что-либо руками… Я говорю много, но, сказав все это, смущаюсь, и мне становится стыдно перед самим собою».

В тот день я поговорил с женщиной, которая жила по соседству с ним; я спросил у нее: огорчала ее когда-нибудь мысль, что ей неизвестно, как устроена ее душа? Она даже не поняла моего вопроса: за всю свою жизнь она ни на минуту не задумывалась над загадками, которые терзали брамина; она всем сердцем верила в перевоплощения Вишну и считала себя счастливейшей женщиной в мире – только бы ей иногда удавалось добыть из Ганга немного воды для омовения. Я был поражен, что это жалкое создание чувствует себя таким счастливым, и, вернувшись к философу, сказал ему:

«Неужели вам не совестно считать себя несчастным, когда у вашего порога живет механическое существо, ни над чем не задумывающееся и всем довольное?»

– Вы правы, – отвечал он, – я сотни раз говорил себе, что был бы счастлив, будь я так же глуп, как моя соседка, и все же мне не хотелось бы такого счастья.

Эти слова брамина произвели на меня больше впечатления, чем все остальное[458].

Брамин стыдится своих слов, так как сознает их недостаточность, а также свою неспособность найти окончательное и полноценное решение жизненных проблем. Как ни парадоксально, печаль и несчастье сопровождают поиски искупления. Этот процесс крайне неприятный, но настолько ценный, что от него невозможно отказаться. Ищущий дух подрывает собственную стабильность, но не отвергает нарушающей равновесие способности возвратиться к «бессознательному» источнику. Гордость, лежащая в основе грехопадения человека, помогает ему осознать, что нечто изначально губительное все еще может оказаться спасительным при дальнейшем развитии. То