Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Некоторые могут возразить, что его идеи невозможно проверить. Ярким опровержением этому служит описанный ранее карточный эксперимент Джерома Брунера (хотя его результаты обычно не истолковываются с точки зрения философии Юнга). Более того, предложенное им разделение на интровертов и экстравертов подтвердило свою состоятельность в результате повторных исследований[587]. Кроме того, в области бессознательного живет много комплексов, хотя теперь они носят разные названия[588]. Возможно, в будущем мы станем лучше понимать теории Юнга и достаточно продвинемся вперед в проведении научных опытов, чтобы испытать большинство из них.

Юнг был прежде всего врачом, то есть занимался укреплением психического здоровья. Он считал, что лечение не даст хороших результатов (или даже навредит пациенту) без понимания ценности и процессов, посредством которых оно происходит. Это привело его к изучению фантазий и мифов. Мир ценностей существует в воображении. На его формирование влияют внутренние представления об эмоциональной и побудительной значимости, появившиеся в результате исторически обусловленного общественного договора. Осознав это, Юнг приступил к анализу фантазий пациентов с тяжелыми психическими расстройствами (которые он отказывался считать бессмысленными) и сопоставлению этих фантазий с религиозно-мистическими представлениями примитивных и развитых культур, а также с обширным литературным наследием Востока и Запада и с образами, возникающими в сновидениях (более 25 тысяч образов, по его собственной оценке), а также начал прилежно исследовать алхимическую символику. Такой всесторонний научный подход к вопросу ценности представляется по крайней мере эмпирическим, если не экспериментальным, и остается в высшей степени разумным в отсутствие более подходящей методологии. (На самом деле выдающийся социобиолог Э. О. Уилсон недавно рекомендовал применять согласованный многоуровневый анализ, объединяющий достижения естественных, социальных и гуманитарных наук[589].)

Убеждения Юнга – особенно его алхимические теории – неуместно, несправедливо и опасно игнорировались. Их не принимали во внимание, потому что его ученики не работали в основных направлениях науки (и, возможно, потому, что они зачастую были женщинами). Его философия представляет собой серьезный вызов (фатальный, на мой взгляд) фрейдистским психоаналитическим предрассудкам. Заключения Юнга воспринимали скептически, потому что он серьезно относился к пугающим и таинственным постулатам религии. Он предполагал, что догматы, которые успешно управляли человеческой адаптацией в течение многих тысяч лет, имели какое-то значение – какой-то смысл, – но оставались неисследованными, потому что психология, самая молодая, рациональная и обоснованная из наук, больше всего боится религии. Его идеи не принимались в расчет, потому что их исключительно трудно осмыслить или определить, что они собой представляют, а полученные заключения были эмоционально неприемлемыми. Юнг, в сущности, описал природу языка воображения – древнего процесса повествования и системы эпизодической памяти, – который он, по сути, считал коллективным бессознательным. Понять этот язык, возможно, сложнее, чем стать полиглотом, потому что он безусловно и неизбежно меняет современные представления о морали, – что и стало основной причиной критики философии Юнга. С точки зрения нравственности он был не меньшим революционером, чем Мартин Лютер, – его можно с полным основанием считать последователем традиции немецкого реформатора. Более того, нравственный переворот – это самый опасный и неудобный из всех внутрипсихических и социальных процессов. Таким образом, именно пугающее содержание мыслей Юнга приводит к их отрицанию.

Изучая алхимию, Юнг, по сути, открыл общечеловеческую модель адаптации и ее характерное выражение в воображении и эмоциях. Четкое представление такого приспособления в узкой области научных исследований было изложено гораздо позже Томасом Куном и получило более широкое понимание и академическое признание. Ученица Юнга Мария-Луиза фон Франц, представившая убедительное обобщение сложных алхимических заключений Юнга, утверждает:

При чтении истории развития химии, и особенно физики, можно заметить, что даже точные естественные науки не могли, да и поныне не могут, обойтись без некоторых гипотез, на которые опираются их системы мышления. В классической физике вплоть до конца XVIII века одна из рабочих гипотез, полученных либо бессознательно, либо полусознательно, состояла в том, что пространство имеет три измерения. Эта гипотеза никогда не подвергалась сомнению, она всегда принималась как очевидный факт, эксперименты всегда приводились в соответствии с этой теорией. Если отказаться от нее, то возникнет ряд вопросов. Откуда возникла эта идея? Почему мы настолько увязли в ней, что никто никогда не ставил ее под сомнение и даже не обсуждал? Что послужило для нее основой? Иоганн Кеплер, один из отцов современной классической физики, считал, что в силу триединства пространство естественно должно иметь три измерения. Поэтому наша готовность поверить в это является сравнительно недавним результатом христианской идеи триединства.

Научным сознанием европейцев до настоящего времени владела идея причинной обусловленности, которая до сих пор не подвергалась сомнению. Если какое-либо явление представлялось иррациональным, то считалось, что причина явления пока не установлена. Почему эта идея настолько овладела нашими умами? Одним из основных родоначальников естественных наук и великим поборником идеи причинной обусловленности был французский философ Декарт. В основе его мировоззрения лежала идея неизменности бога. Теория о неизменности бога составляет один из христианских догматов: божество не изменяется, в боге нет внутренних противоречий, новых идей и концепций. Это и есть основа идеи причинной обусловленности. Начиная со времен Декарта эта концепция представлялась всем физикам настолько очевидной, что не вызывала никаких сомнений. Если падает какой-нибудь предмет, необходимо установить причину его падения. Возможно, ветер сдул этот предмет. Если причина не установлена, я уверена, что половина из вас скажет, что причина пока неизвестна, но она должна существовать. Наши архетипические предрассудки настолько сильны, что мы не можем освободиться от них, они просто овладевают нами.

Профессор Вольфганг Паули, покойный физик, часто демонстрировал, в какой степени современные физические науки коренятся в архетипических идеях. Например, сформулированная Декартом идея причинной обусловленности позволила достигнуть значительных успехов в исследованиях света, биологических и других явлений, но то, что способствует развитию знаний, превращается для них в тюрьму. Великие открытия в естественных науках обычно обусловлены появлением новой архетипической модели, с помощью которой можно описать реальность. Этому предшествует проведение значительных исследований, ибо существует модель, позволяющая дать более полное объяснение.

Таким образом, наука развивается, и тем не менее любая модель становится для нее тюрьмой, поскольку при встрече с трудными для объяснения явлениями мы с эмоциональной убежденностью цепляемся за собственные гипотезы и не можем занять объективную позицию вместо того, чтобы проявить гибкость и заявить, что данные явления не соответствуют существующей модели и необходима новая гипотеза. Почему не может существовать более трех измерений? Почему бы не провести исследование и не посмотреть, что получится? Но именно так люди и не могли поступить.

Я вспомнила замечательный пример, приведенный одним из учеников Паули. Известно, что теория эфира сыграла важную роль в XVII и