Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

class="a">[576]. «Превратите себя из мертвого камня в философский», – призывал Дорн. Согласно Гихтелю, «таким образом возродившись, мы обретаем не только новую душу, но и новое Тело. Это Тело есть экстракт из божественного глагола и Божественной Софии». Соответственно, речь идет не о простой химической реакции. Чтобы добиться успеха, алхимик должен обнаружить не только лишь необходимые познания и квалификацию, но и особые личные качества: физическое здоровье, благочестие, смирение, целомудрие. Дух его должен быть свободен и в гармонии с деянием; он должен сразу и делать, и медитировать, и т. д.

Не будем останавливаться на последующих стадиях трансмутации, однако отметим «парадоксальный характер» materia prima и философского камня. Согласно учению алхимиков, как одна, так и другой присутствуют повсюду, но в разных обличиях и под многими именами. Процитируем один текст 1526 г., где утверждается, что Камень «хорошо известен всем и каждому, старцу и юноше; его можно отыскать в любом селении и городе; он присутствует со всех Божьих творениях, однако им неизменно пренебрегают. Богачи и бедняки осязают его всякий день. Кухарки выбрасывают его, как мусор. Детям он служит игрушкой. При том никто не понимает его значения, хотя это самая прекрасная и драгоценная вещь на свете после человеческой души [он обладает силой свергать королей и принцев. Тем не менее он почитается самой гнусной и неприглядной из всех земных вещей…][577]» Очевидно, что в данном случае употребляется «тайный язык», только и способный в символической форме передать сокровенное знание.

Философский камень упраздняет антиномии[578]. Он очищает и «облагораживает» металлы. Арабы приписывали философскому камню целебные свойства; концепция жизненного эликсира также заимствована европейцами у арабских алхимиков[579]. Роджер Бэкон сообщает об особой «медицине, способной устранить нечистоту и все изъяны самых презренных металлов», а также продлить человеческую жизнь на долгие века. Согласно Арнольду из Виллановы, философский камень излечивает все болезни и возвращает старикам молодость.

Трансмутация металлов, удостоверенная еще китайской алхимией, ускоряет течение времени, помогая таким образом природе. В алхимическом трактате XIV в. Summa Perfectionis содержится следующее утверждение: «то, что природа не способна облагородить даже за долгое время, наше искусство нам помогает сделать быстро». Сходную мысль выразил и Бен Джонсон в своей пьесе «Алхимик» (акт 11, сцена 2). Алхимик утверждает, что «свинец, как и любой металл, уж был бы золотом, коль времени б достало». А другой персонаж добавляет: «Им в помощь призовем свое искусство»[580]. Иными словами, алхимики претендовали на власть над Временем[581].

Алхимики эпохи Ренессанса и Реформации пребывали в сфере традиционной алхимии; прежним осталось и направление их тайных исследований: создание философского камня и жизненного эликсира, трансмутация металлов[582]. В то же время под влиянием неоплатонизма и герметики алхимические занятия обрели цель, отличную от той, которую преследовали средневековые алхимики. Уверенность алхимиков в том, что их искусство способно ускорять природные процессы, получила христологическое истолкование. Согласно учению новых алхимиков, подобно тому, как Христос своим Распятием и Воскресением искупил грехи человечества, opus alchimicum призван «искупить» природу. Знаменитый герметик XVI в. Генрих Кунрат отождествлял философский камень с Иисусом Христом, «Сыном Макрокосма»; он был уверен также, что создание философского камня доставит совершенное знание о макрокосме, подобно тому, как Иисус даровал духовное совершенство человеку, т. е. микрокосму. Тот вывод, что opus alchimicum может послужить спасению как человеческой души, так и природы, по сути, возрождает стремление к радикальной реформе знания, которым была одержима западная теология, начиная с Иоахима Флорского[583].

В конце жизни Карл Юнг уделял пристальное внимание трудам алхимиков. Это еще больше раззадорило тех, кто называл его эксцентричным из-за интереса к психологии религии (которая в конечном итоге является основой человеческой психологии и культуры). Даже лауреат Пулитцеровской премии социолог Эрнест Беккер, благосклонно (но все же критически) воспринимающий утверждения ученых-психоаналитиков, заявил: «Я не считаю, что все труды [Юнга] по алхимии хоть немного прибавили весомости его психоаналитическим заключениям»[584].

Многие люди (некоторые из которых имели серьезный научный авторитет) предостерегали меня от изучения Юнга и не советовали даже упоминать его имя в академических работах. Большинство из них ссылались на то, что это не пойдет на пользу моей профессиональной деятельности. Однажды я прочитал случай из жизни французского философа и литературного критика Поля Рикера (впрочем, эта история вполне может оказаться недостоверной). Кто-то упомянул о том, что работа Юнга имеет непосредственное отношение к его сфере исследований. Рикер ответил с долей сарказма: «Я не читал Юнга. Во Франции он попал в черный список». Речь шла об «Индексе запрещенных книг» Ватикана – перечне произведений, запрещенных для благочестивых последователей католицизма.

Однако я никогда не встречал человека, который действительно понимал бы, о чем говорит Юнг, и который в то же время мог бы обоснованно критиковать его заключения. Часто проводится параллель между теориями Юнга и Фрейда, хотя последний, конечно, не совершал этой ошибки. Он понимал, что в их с коллегой взглядах появились серьезные и непримиримые различия. Это и стало причиной профессионального и личного отчуждения двух философов[585]. Мысли Юнга не являются в первую очередь фрейдистскими. Он уделял мало внимания влиянию сексуальности или значимости прошлых травм на психическое состояние человека и отвергал теорию Эдипова комплекса (а фактически переосмыслил ее, сделав гораздо более убедительной и полной). Юнг считал религию не просто орудием невротической защиты от тревоги, а исключительно важным средством адаптации. Гораздо правильнее рассматривать его как последователя философии Гёте и Ницше, вдохновленного идеей бессознательного, чем как «ученика» Фрейда[586]. Бо́льшую часть жизни этот мыслитель отвечал – или пытался ответить – на вопросы Ницше о нравственности.

К тому же Юнг не был «мистиком». Он просто углублялся в религиозные области, которые обычно отвергались ортодоксальными учеными, и при этом был достаточно умен и образован. Отзываться о нем уничижительно – значит расписаться в однобокости собственных представлений. Это неверно, потому что Юнг действительно был одаренным экспериментатором, особенно в начале карьеры. Многие тесты на словесные ассоциации, которые он помогал разрабатывать, до сих пор широко используются с некоторыми техническими изменениями в когнитивной нейробиологии и социальной психологии (хотя его заслуги в этой области редко отмечаются). Работы Юнга рано списывать в архив, потому что опытная методика составляет в лучшем случае лишь один из полюсов биполярного научного исследования. Хорошо продуманный и качественно проведенный эксперимент позволяет проверить правильность теоретических заключений. Однако сначала необходимо сформировать предмет опыта и лишь потом переходить к практической части – очевидная истина, которую часто упускает из виду современная наука. Именно в этом стремлении преуспел Юнг.