Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Нам трудно сформулировать четкую картину субъективных воздействий систем, господствующих при возникновении первоначальной реакции на нечто действительно непредсказуемое, ведь мы изо всех сил стремимся к тому, чтобы все вокруг оставалось нормальным. Таким образом, в нормальных условиях эти первозданные системы никогда не работают в полную силу. Можно с некоторым основанием утверждать, что люди всю жизнь стараются избегать столкновения с чем-то вопиюще неизвестным, по крайней мере, случайного столкновения. Если все получается, мы продолжаем оставаться в полном неведении относительно истинной природы, силы и интенсивности возможных эмоциональных реакций. Цивилизация дарит безопасность. Мы можем предсказывать поведение других (если они являются участниками похожих истории); более того, мы достаточно хорошо контролируем наше окружение, чтобы свести к минимуму риск угрозы или наказания. Именно совокупные последствия адаптивной борьбы – то есть нашей культуры – позволяют предсказывать и контролировать ситуацию. Однако существование культуры не дает человеку увидеть его истинную (эмоциональную) природу – по крайней мере, границы и последствия ее формирования.

Прошлые экспериментальные исследования ориентировочного рефлекса не пролили достаточно света на истинный потенциал эмоциональной реакции человека на новизну, потому что они происходили при полностью контролируемых обстоятельствах. Испытуемые обычно получали стимулы, которые являются новыми только в самых обыденных – самых нормальных – ситуациях. Например, звук, который непредсказуемо отличается от другого звука (или появляется в относительно непредсказуемое время), по-прежнему остается звуком. Люди его слышали миллион раз. В лаборатории, больнице или университете его включали заслуживающие доверия специалисты, старавшиеся свести к минимуму дискомфорт во время процедур. Из-за контролируемых обстоятельств, которые на самом деле являются неявными и, следовательно, невидимыми теоретическими предпосылками проводимых опытов, мы существенно умалили важность ориентировочного рефлекса и неправильно поняли природу его исчезновения.

Ориентирование означает внимание, а не ужас в стандартной лабораторной ситуации, и его постепенное притупление с повторным предъявлением стимула рассматривается как привыкание – как нечто скучное, сродни обычной акклиматизации, адаптации или снижения чувствительности. Однако привыкание не является пассивным процессом, по крайней мере, на более высоких уровнях работы коры головного мозга. Оно просто выглядит пассивным, когда наблюдается в относительно незначительных обстоятельствах. В действительности привыкание всегда является следствием активного исследования и последующего изменения поведения или схемы толкования ситуации. Например, корковые системы, участвующие в прослушивании (относительно) незнакомого сигнала в лаборатории, исследуют его базовую структуру. Они активно анализируют составные элементы каждого звука[123]. Испытуемый ожидает появления одного вида звука или догадывается о нем, а слышит другой. Такая неожиданность имеет неопределенное значение в данном конкретном контексте и поэтому считается (сравнительно) значимой – угрожающей и многообещающей. Новый звук раздается снова и снова. Участник эксперимента отмечает, что повторения ничего не значат в контексте, определяющем опытную ситуацию (в них нет ничего карающего, удовлетворяющего, угрожающего или многообещающего), и перестает реагировать. Он не просто привык к раздражителю. Он нанес на карту его контекстно-зависимое значение, которое равно нулю. Этот процесс кажется обыденным, потому что таким его делает экспериментальная ситуация. В реальной жизни все это вызовет что угодно, только не скуку.

Классическое исследование «эмоций» и мотивации животных в то время проводилось в условиях, напоминающих искусственно ограниченные ситуации. Бо́льшая часть таких опытов основывалась на ориентировании человека. Животных, обычно крыс, учили бояться – или подавлять определенное поведение – при наличии нейтрального стимула, многократно сопряженного с наказанием (стимула, побуждающая значимость которого отрицательна при предполагаемом отсутствии обучения или, по крайней мере, при отсутствии определенного контекста). Крыса помещалась в экспериментальную среду и получала возможность ознакомиться со своим окружением. Нейтральный стимул, с которым она сталкивалась, мог быть светом безусловный стимул – ударом электрического тока. Когда загорался свет, по полу клетки проходил разряд. Эта последовательность неоднократно повторялась. Вскоре крыса замирала, как только появлялся свет. Она выработала обусловленную реакцию, проявляющуюся в заторможенности (и, теоретически, в страхе) при столкновении с тем, что ранее было нейтральным.

Такие опыты эффективно порождают страх. Однако неявный контекст или очевидность этих процедур заставляют исследователей делать странные выводы о природе приобретения страха. Во-первых, данные эксперимент подразумевают, что страх в данной ситуации является чем-то усвоенным. Во-вторых, они пытаются показать, что он существует как следствие наказания и возникает только ввиду какой-нибудь угрозы. Слабое место этого толкования заключается в том, что крыса изначально пугалась, как только ее помещали в новую экспериментальную среду, хотя там еще не происходило ничего страшного. После того как ей позволяли исследовать новую территорию, она успокаивалась. Только тогда ее состояние считалось нормальным. Затем лаборант выводил животное из приобретенного нормального состояния, предлагая ему нечто неожиданное и болезненное – безусловный стимул в сочетании с нейтральным стимулом. И крыса училась бояться. На самом же деле неожиданное событие заставляло зверька вернуться в то состояние, в котором он находился, когда впервые вошел в клетку (или усиливало это состояние). Сам факт удара электрическим током в сочетании со светом указывает (напоминает) крысе, что она снова попала на неисследованную территорию. И ее страх там так же нормален, как и беспечность в привычной среде, которую она нанесла на карту и которая не таит никакой опасности. Мы относимся к спокойствию крысы как к ее первозданному нормальному состоянию, потому что ошибочно переносим свойства нашей обычной природы на подопытных животных. Д. О. Хебб писал:

[Любезность, которая характеризует нас]… цивилизованную, дружелюбную, хорошо воспитанную и достойную восхищения часть человечества, не испытывающую постоянного страха… зависит как от того, насколько успешно мы избегаем раздражающей стимуляции, так и от пониженной чувствительности [к возбудителям страха]… Способность к эмоциональному срыву порой практически не проявляется, если [животные и люди] стараются найти или создать среду, в которой стимулы к чрезмерной эмоциональной реакции минимальны. Убедительное доказательство тому представляет собой наше общество, ведь его члены, особенно состоятельные и образованные, могут даже не догадываться о некоторых своих возможностях. Обычно считается, что образование, в широком смысле этого слова, порождает находчивого, эмоционально стабильного взрослого человека, независимо от среды, в которой данные черты должны проявляться. В какой-то степени это может быть правдой. Но образование можно рассматривать и как средство создания защитной социальной среды, в которой присутствует эмоциональная стабильность. Возможно, она защищает личность от необоснованных страхов и гнева, но она, безусловно, порождает единообразие внешнего вида и поведения. Это снижает вероятность того, что у отдельного члена общества появятся причины испытать бурные эмоции. С этой точки зрения восприимчивость к эмоциональным расстройствам не становится меньше. На самом деле она может возрастать. Защитный кокон единообразия внешности человека, его манер и поведения в