Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

Механическая утка Жака де Вокансона (1738)

Судьба Вокансона трагична: он прославился тем, что ему не удалось сделать – а именно создать жизнь, – и остался практически непризнанным в том, чем он на самом деле изменил мир. Его ткацкий станок стал известен под именем его ученика, Жозефа Мари Жаккара, который лишь усовершенствовал его технически. То, что в 1757 году Вокансон был принят в Парижскую академию наук вместо Дени Дидро, было последним знаком почтения к полузабытой звезде и политически мотивированным унижением Дидро. Мыслители эпохи Просвещения, прежде всего Вольтер, проявляли к Вокансону интерес, граничащий с энтузиазмом, хотя они вряд ли верили, что он может создать живое существо. Вольтер писал графу д’Аржанталю: «Без утки Вокансона нам ничего не напоминало бы о славе Франции»; а близкий враг Вольтера Жюльен Оффре де Ламетри называл его новым Прометеем[312].

Организм и машина

Глава, в которой механистический взгляд на мир отбрасывается и заменяется идеей организации, при этом машина теряет свое привилегированное положение в объяснении жизни, а проблема автономного управления становится все более важной.

Жюльен Офре де Ламетри принадлежал к числу горячих поклонников Вокансона. В то же время он был одним из наиболее радикальных представителей французского Просвещения. Врач из Сен-Мало не пользовался популярностью среди современников; он не находил поддержки даже среди последовательных материалистов, поскольку своим бескомпромиссным гедонизмом он нанес удар в спину Просвещению. Его разнузданность лишь подтверждала опасения Церкви о том, что без Бога человечество погрузится в пучину греха. Даже Дидро, отнюдь не консерватор, писал о нем: «Я исключаю из когорты философов человека, столь развращенного в своих нравах и взглядах»[313].

Из-за радикального материализма и атеизма его «Естественной истории души» (Histoire naturelle de l’âme), опубликованной в 1745 году, ему пришлось покинуть Францию. Ламетри нашел убежище лишь при дворе Фридриха II Прусского в 1749 году при посредничестве Пьера Луи Моро де Мопертюи, который, как и сам философ, был родом из Сен-Мало. Фридрих ценил Lamettrie (как писали немцы[314]) за его острый язык и язвительный юмор. Вскоре он предоставил ему место за своим столом, и Ламетри стал его любимым собеседником и читателем. Тот факт, что король предпочитал его Вольтеру, которого Ламетри считал самовлюбленным занудой, приводил последнего в ярость. Вольтер тщетно пытался избавиться от него: Ламетри оставался фаворитом короля до самой своей скорой смерти. Он умер в 42 года, подавившись паштетом, что идеально подходило его образу необузданного развратника. Ходили слухи, что Вольтер отравил его.

Особенное негодование вызвала книга Ламетри «Человек-машина» (1748), в которой он описывает человека как часовой механизм, который заводит сам себя[315]. Потомки ухватились за метафору машины и сделали Ламетри столпом механистического мышления. Из-за этого он стал «одним из самых ненавистных имен в истории литературы»[316], как замечает Фридрих Альберт Ланге в своей популярной «Истории материализма». Карл Маркс также считал Ламетри последователем физики Декарта. Но это неверно. Редко название книги может до такой степени ввести в заблуждение. Это равносильно утверждению, что книга о бабочке-лимоннице (Zitronenfalter) – это книга о том, кто складывает лимоны (der Zitronen faltet). Ламетри, безусловно, материалист, но ни в коем случае не механист; то, как устроен человек, его не интересовало.

Вокансон действительно пытался найти механический эквивалент для каждой кости. Но Ламетри едва ли интересовался конкретными деталями устройства человека. То, что человек является машиной, означает лишь то, что он представляет собой высокоорганизованную систему без душевной субстанции. То, что называют душой, является всего лишь реакцией на внешние воздействия. Если пищеварение и настроение взаимно влияют друг на друга, а климат и время суток воздействуют на мышление, то это доказывает, что рациональная душа, принимающая решения на основе разумных и моральных принципов, – это такая же телесная функция, как, например, сердцебиение.

Тема Ламетри – свобода воли. По его словам, идея свободной воли – это глупость, придуманная Церковью и правителями для угнетения людей. На самом деле человек полностью определяется своими инстинктами, физическим состоянием и обстоятельствами, в которых он живет; его действия подчинены принципу удовольствия-неудовольствия. Разум служит ему лишь для того, чтобы как можно ловчее осуществить этот принцип. Сравнивая человека с машиной, Ламетри подчеркивает, что у человека так же мало свободы воли, как и у машины.

Несмотря на свой детерминизм, а возможно, именно из-за него, Ламетри, как и другие французские материалисты, всячески выступал за свободное общество, в то время как консерваторы, настаивавшие на свободе воли, боролись за сохранение абсолютной монархии. Как можно объяснить это противоречие? Почему человек-машина нуждается в свободе? Аргумент Ламетри в том, что принцип удовольствия – это часть природы человека. В некотором смысле это и есть природа человека. Конечно, влечения можно подавить силой и наказанием, но в конечном счете они все равно возобладают; между тем люди, вынужденные жить вопреки своей природе, угасают. Таким образом, свободное общество – это общество, которое дает ход несвободной воле. Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, один из самых способных учеников Ламетри, использует машину для оправдания разнузданности. У де Сада целый арсенал машин – фактически для каждого извращения своя. Среди них машины для дефлорации, машины для содомизации, машины для сношения с лошадьми и ослами, машины для порки, машины для дефекации, машины для оплодотворения и машины для родов[317].

Автоматы были сильным аргументом в пользу свободного общества. Подобно тому, как машины делают то, для чего они созданы и на что запрограммированы, люди делают именно и только то, на что они запрограммированы: они ищут удовольствия и избегают боли. Любой, кто пытается помешать им в этом, бросает вызов природе. Наказывать их так же бессмысленно, как наказывать часы за то, что они тикают. Как и в случае с машинами, здесь нет неразгаданных тайн, скрытых сил, таинственных влияний или оккультных сил: все это изобретения, созданные для сохранения власти Церкви и государства.

Витализм

Ламетри разорвал тесную связь между машиной и телом: для него машина – это уже не модель живого тела, а всего лишь метафора безвольного автоматизма.

Идея о том, что машина может быть конструктивной моделью живого тела, встретила сопротивление и с другой стороны. Врачам, которые ежедневно имели дело с реальными людьми, казалось абсурдным не видеть различий между человеческим телом и автоматом. Вскоре к ним присоединились химики – для них модель автомата также была слишком узкой – и, наконец, защитники старой доктрины одушевленной материи. Образовался своеобразный союз между религиозными