Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

Открытие направленного времени и необратимых процессов заставляет нас сделать вывод, что для некоторых областей жизни необходимо принять иной основной принцип, чем для сферы законов механики.

В 1798–1805 годах биолог Жорж Кювье (1769–1832) завершил новаторское исследование по сравнительной анатомии. Впервые он включил в классификацию животных не только формальные, но и физиологические аспекты. Для функционального описания опорно-двигательного аппарата и сердечно-сосудистой системы ему еще вполне хватало механики, но в начале третьей книги, перейдя к пищеварению, он достиг предела ее возможностей:

Отправление этих функций [обмена веществ] происходит не без потерь, в том смысле, что составные части тела животного постоянно обновляются, и состояние органов постоянно изменяется самой их деятельностью, поскольку эта деятельность не является простым механическим импульсом, а состоит, по своему существу, в изменении химического состава[320].

Значит, то, что Вокансон использовал заготовку утиных фекалий, чтобы обмануть публику, не было случайностью: пищеварение – это необратимый химический процесс, который невозможно имитировать механически.

Органицизм

Хотя идея Джона Локка о мыслящей материи была большим шагом в правильном направлении, она не затрагивала иерархическое представление о центре управления. По Локку, управление материально, и все же оно осуществляется через специальный модуль, отдельный от остального организма. Представление о том, что природа способна к самоорганизации и может обходиться без центрального управления, в любом случае плохо прижилось бы в Англии. Раны, нанесенные гражданской войной, еще не затянулись, среди всех заинтересованных лиц сохранялось понимание необходимости сильной центральной власти. Альтернативой сильному правительству здесь была не самоорганизация, а полный хаос. Действительно, идея Локка о контролирующей инстанции, отдельной от тела, на протяжении десятилетий препятствовала исследованиям в области искусственного интеллекта. Подход, согласно которому мозг отдает команду, а рука механически выполняет ее, обернулся научным тупиком.

Движение в сфере робототехники началось лишь тогда, когда исследователи, в частности цюрихский ученый Рольф Пфайфер, избавились от так называемого GOFAI (Good Old-Fashioned Artificial Intelligence)[321] и разработали концепцию воплощенного искусственного интеллекта, доказав, что все тело участвует в управлении. Пфайфер объясняет это на простом примере руки, которая подносит стакан с водой ко рту: если специалист по робототехнике запрограммирует движение руки и даст команду выполнить его, то вода прольется, когда стакан достигнет рта. Движение может быть совершено только в том случае, если рука постоянно посылает сигналы о положении, силе тяжести, твердости и поверхности стакана[322].

В предреволюционной Франции понимание управления с точки зрения децентрализации как свойства системы нашло благодатную почву: если природа не нуждается в центральной власти, то и общество не нуждается в ней, и короля можно упразднить. Идея самоорганизации, восходящая к Лейбницу, стала популярной среди авторов знаменитой «Энциклопедии, или толкового словаря наук, искусств и ремесел» (Encyclopédie ou Dictionnaire raisonné des sciences, des arts et des métiers).

Сложно представить столь же отличных друг от друга людей, как два редактора энциклопедии. Первый, Жан-Батист Лерон Д’Аламбер, – подкидыш, стремящийся быть принятым в хорошее общество, всегда одетый с иголочки, как будто его в любой момент могут вызвать к королю или, еще лучше, во Французскую академию. Второй, Дени Дидро, – человек богемы, неотразимо очаровательный и пренебрегающий социальными условностями, почти никогда не носивший парик и намеревавшийся жить исключительно писательским трудом. Их различия помогли им в осуществлении эпохального замысла «Энциклопедии». Честолюбие Д’Аламбера в сочетании с его блестящим математическим умом и неиссякаемым рвением к работе идеально дополнялись литературным талантом Дидро, его связями в обществе и умением привлекать финансы[323].

Это был один из тех вечеров, когда они, выпив пару бокалов вина, сидели вместе у камина и беседовали. Разговор шел о жизни, душе и бессмертии. Математик Д’Аламбер хотел объяснить жизнь механически. По его мнению, Декарт абсолютно прав: человек – это машина, управляемая тонкими духами, которые циркулируют в нервах и кровотоке и распределяются по нужным органам шишковидной железой как центральной инстанцией. Все эти процессы достаточно хорошо объясняются давлением, импульсом и передачей силы, правда, они нуждаются во внешнем управлении, потому что машина пассивна и постоянно повторяет одни и те же действия. Такие примитивные, автоматические физические реакции, конечно, можно объяснить механикой или гидравликой, но, если речь заходит о сложном выборе между различными вариантами, возникает необходимость в уме и способности суждения.

Дидро с этим не согласен. По его мнению, эта слишком простая метафора машины упускает очень многое. Как из механической идеи можно объяснить превращение или развитие, жизнь и смерть, возникновение и распад? Живое существо – это не машина с прикрепленной к ней душой.

Д’Аламбер признает, что идея нематериальной души трудна для его понимания, но если выбирать между нематериальной душой и разумной материей, то душа кажется ему более правдоподобной, чем чувствующий камень.

Д’Аламбер: Я признаю, что трудно допустить существо, которое находится где-то и не соответствует ни одной точке пространства; существо непротяженное, которое занимает пространство и целиком пребывает в каждой части этого пространства; которое существенно отличается от материи и в то же время с ней связано; которое следует за ней и приводит ее в движение, оставаясь неподвижным; которое воздействует на нее и подвержено всем ее изменениям; существо, о котором я не имею ни малейшего представления и которое обладает столь противоречивой природой. Но тех, кто его отрицает, ждут новые затруднения; ведь если эта чувствительность, которой вы его подменяете, является общим и существенным свойством материи, то отсюда следует, что и камень чувствует.

Дидро: А почему бы и нет?

Д’Аламбер: В это трудно поверить.

Дидро: Тому, кто его режет, обтесывает, дробит и не слышит его крика.

Д’Аламбер: Мне бы очень хотелось, чтобы вы мне сказали, в чем, по-вашему, разница между человеком и статуей, между мрамором и плотью.

Дидро: Разница небольшая. Мрамор делается из плоти, плоть – из мрамора[324].

Дидро объясняет, что мрамор входит в круговорот природы, из которого затем появляется плоть.

На этом разговор обрывается. Д’Аламбер чувствует себя неважно и рано уходит в свою комнату.

Ночью он видит лихорадочный сон; он бормочет, урывками выдавая то, что ему снится, так что на следующее утро мадемуазель де Леспинас, его подруга, могла изложить содержание сна прибывшему на вызов врачу Теофилю де Бордю, видному представителю школы Монпелье.

«Сон Д’Аламбера» – не что иное, как органицистская позиция Дидро, которую он в изысканной литературной форме вкладывает в уста своего друга и противника, вернее, в его сон:

Что такое существо?.. Совокупность ряда стремлений… Могу ли я быть чем-нибудь