Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

введением принципа самоорганизации все резко изменилось. Понятия «стимул», «реакция», «чувствительность», «возбудимость», «взаимодействие» позволили создать всеобъемлющую теорию жизни, которая, однако, была полностью свободна от механики: на долю последней оставались лишь мертвые вещи и артефакты.

Далее открытие электричества помогло определить субстрат жизни: раздражения передаются с помощью электрических импульсов, мышечные сокращения вызываются электричеством, всевозможные болезни лечатся электричеством. Электричество оказалось той силой, которая поддерживает жизнь и даже может положить ей конец, если это необходимо. Самоорганизация и электричество – структурный и динамический принципы жизни – фундаментальные аспекты новой науки о жизни, описывающей ее гораздо правдоподобнее и полнее, чем механика.

Благодаря электричеству поток стал новой метафорой жизни. Прерывистые движения автоматов трудно описать как течение или поток, и до сих пор в этом отношении мало что изменилось. Роботы по-прежнему двигаются рывками и однообразно, тогда как река течет непрерывно. В этом узнается ее жизненность.

Жизнь течет, электричество течет, флюиды, невидимые тонкие субстанции, которые распределяют энергию по телу и между телами, тоже текут. В электричестве, магнитных силах и других флюидах воплощается жизненная сила. Самой наглядной формой ее проявления считалось электричество из-за производимых им удивительных эффектов. С помощью гальванизации даже надеялись оживить мертвых животных.

Пока машина определяла понимание жизни, ее можно было постичь строго научным путем. Достаточно знать массу, время и расстояние, чтобы описать в математических формулах движение, составляющее суть всего живого. Напротив, течение ручья в лучшем случае передается поэтически, но оно не воспроизводимо геометрически.

В связи с преодолением машинной модели и разделением механики и жизни начиная с середины XVIII века математика и геометрия – а значит, согласно представлениям того времени, и наука в целом – уже не рассматривались как средства описания живого.

Кредо рационалистов заключалось в том, что тот, кто отказывается от математики и полагается только на точные описания, яркие образы и личный опыт, не занимается наукой, а открывает двери для мечтательности, беспорядка и раздора.

Иммануил Кант также придерживался этого мнения. Он был твердо убежден, что только всеобщее знание, значимое для каждого, обеспечит социальный мир. Основанием такого знания может быть только математика.

Эту гарантию дает великая в своем искусстве природа (natura daedala rerum), в механическом процессе которой с очевидностью обнаруживается целесообразность, состоящая в том, чтобы осуществить согласие людей через разногласие даже против их воли[334].

Учение только в том случае может называться наукой, «если оно система, то есть некая совокупность познания, упорядоченная сообразно принципам»[335]. Математика является такой системой, поэтому правильная наука должна уметь соотносить все явления с геометрическими принципами.

В отличие от современной науки, Кант в первую очередь заботится не об измеримости, а о конструируемости. Научный анализ проблемы предполагает, что она может быть реконструирована геометрически, то есть описана в векторных величинах. В случае с машиной это относительно просто, поскольку вначале инженер разрабатывает ее геометрический план. Чтобы понять, как функционирует машина, нужно лишь реконструировать ее работу.

«В часах, – пишет Кант, – одна часть служит орудием движения других, но одно колесико не есть действующая причина создания другого; одна часть существует, правда, ради другой, но не благодаря ей»[336]. В часах причинность однозначна и направленна: отдельные части, пружина, баланс или шестеренки были изготовлены для того, чтобы с их помощью создать часы. Сами по себе они бесполезны, не вступают между собой во взаимодействия и ничего не производят. Иное дело – химия:

До тех пор пока не найдено поддающегося конструированию понятия для химических воздействий материй друг на друга, т. е. до тех пор пока нельзя указать никакого закона сближения и удаления частей (скажем, в пропорции плотностей и т. п.), согласно которому движения их вместе с их результатами могли бы быть а priori сделаны наглядными и изображены в пространстве (требование, которое вряд ли когда-нибудь будет выполнено), – до тех пор химия сможет быть только систематическим искусством или экспериментальным учением, но никогда не будет наукой в собственном смысле[337].

Химия – это ремесло, она не имеет ничего общего с наукой. Поэтому «было бы нелепо даже только думать об этом или надеяться, что когда-нибудь появится новый Ньютон, который сумеет сделать понятным возникновение хотя бы травинки, исходя лишь из законов природы, не подчиненных никакой цели (keine Absicht geordnet hat)»[338].

Кант убежден: формулы для жизненного роста никогда не будет. Нет и не может быть математического выражения жизни, столь же точного, как формула для колебания маятника часов.

В то же время Кант не может закрыть глаза на то, что химические процессы, как и многие другие жизненные процессы, не укладываются в модель часов. Едва ли возможно отрицать самоорганизацию материи и ее способность к превращениям, равно как и быстротечность жизни. Самоорганизация, превращения и необратимость времени – факты жизни, но их невозможно объяснить ни механическим ходом природы, то есть чистой причинностью, ни путем геометрической реконструкции, поскольку механика не знает необратимых процессов.

Что же делать? Кант предлагает выход из этого противоречия – элегантный и вместе с тем фатальный. Не отступая от своих строгих критериев научности – причинности и математической выводимости – уже из политических соображений, он утверждает, что объяснить жизнь с научной точностью невозможно. Но если допустить целенаправленность или целесообразность жизненных процессов, то мы можем, по крайней мере, понять их. Эмбриональное развитие, например, совершенно непонятно, если с самого начала не предположить, что его конечной точкой должен быть человек. Понять эмбриологию – значит постичь ее облик (Gestalt) и целенаправленное развитие, то есть увидеть, как все части, следуя внутренней природной необходимости, удивительным образом соединяются в органическое целое. Поэтому понять жизнь можно только исходя из ее конечной точки. Органическое можно оценивать только телеологически.

Сегодня теория эволюции дает возможность объяснить то, что Кант называет целенаправленностью, чисто каузально, анализируя процессы отбора.

Эстетика целесообразности Канта

Центральным пунктом размышлений Канта является понятие целесообразности. Целесообразно то, что хорошо приспособлено к своему окружению и функционально. По Канту, красивый предмет вызывает удовольствие, поскольку он кажется нам целесообразным, то есть его отдельные аспекты находятся в смысловой связи с целым. Цвет, форма, сюжет, манера письма и перспектива картины в совокупности создают гармоничное и осмысленное целое. Неважно, возникла ли эта гармоничная целесообразность по замыслу художника (прекрасное в искусстве) или случайно (прекрасное в природе), решающим является то, что она допускает эстетическое суждение.

Для вещи как цели природы требуется, во-первых, чтобы части (по их существованию и форме) были возможны только в силу их отношения к целому. Действительно, сама вещь есть