Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

Науки действительно стали необходимыми, и едва ли найдется круг людей хорошего тона, в котором не велись бы разговоры о природном огне, магнетизме, электричестве, Principe oxygene[328], о причинах вещей и даже об абстрактных предметах метафизики – с легкостью и интересом, приводящими в изумление[329].

К счастью, в середине XVIII века появилась доселе неизвестная и чрезвычайно эффектная технология, которую можно было демонстрировать на ярмарках и которая позволяла распространять подрывные идеи Просвещения еще более убедительно, ярко и ошеломляюще, чем автоматы Вокансона, – электричество. Этот новый аттракцион вскоре привлек все внимание публики и заставил ее забыть об утке.

История электричества как публичного развлечения началась в Лейпциге в 1743 году, когда профессора университета Кристиан Август Хаузен, Иоганн Генрих Винклер и их коллега из Виттенберга Георг Матиас Бозе продемонстрировали саксонскому двору в Дрездене электрическую машину с фрикционной накладкой и ножным приводом. К тому времени электричество, как и электрические машины, уже были хорошо известны. Тем не менее лишь после встречи в Лейпциге электричество начало набирать популярность и работать на благо Просвещения. Поскольку саксонский двор считался законодателем моды, электрические представления с этого времени стали обязательными для каждого княжеского двора, а позднее – и для каждого уважающего себя салона. Они стали излюбленным развлечением ганноверцев, сменив в этом качестве танцы. Электричество заняло место кадрили, язвительно заметил по этому поводу Альбрехт фон Галлер.

Наконец, когда научились накапливать статическое электричество с помощью лейденской банки, электрические эксперименты вышли на ярмарочные площади. Благодаря этому простому конденсатору можно было проводить удивительные зрелищные опыты: вещи двигались без прикосновения, железные цепи пропускали ток, купоросный эфир внезапно начинал гореть без контакта со свечой, а бренди таинственным образом нагревался. Но были и менее безобидные забавы: мальчиков, подвешенных на качелях, использовали в качестве проводников электричества, создавая живые цепи, по которым передавались электрические разряды, отчего волосы участников вставали дыбом. Говорят, что многие экспериментаторы погибли, пытаясь превзойти остальных участников шоу. Самым известным экспериментом, вероятно, была Venus elektrificata, «Лейпцигский поцелуй». За определенную плату наэлектризованная дама могла поцеловать кавалера из зала, который на потеху публике получал удар током. В целом связь между электричеством и сексуальностью представлялась довольно тесной. Ходили слухи, что импотенты и фригидные люди не проводят электричество. Только контрольный эксперимент с певцами Парижской оперы, подвергшимися кастрации, положил конец подобным слухам.

Электричество обсуждали повсюду: gentilhommes[330] в академиях, на страницах недавно появившихся научных журналов, при княжеских дворах, в столичных салонах, в медицинских кругах (как терапевтическое средство) и на ярмарках. Электрические эксперименты давали пищу для научных и философских дебатов, поэтических излияний и досуга. Но откуда возникло это невероятное увлечение электричеством? В XVI веке благодаря работам английского врача Уильяма Гилберта (1544–1603) электричество стало научной темой. Правда, тогда никто еще не интересовался им по-настоящему, потому что все внимание привлекал к себе магнетизм. Камень, двигающий другой камень, не касаясь его, казался чистой магией; электричество (пока) не могло сравниться с этим. Конечно, определенные материалы, электрики, притягивают легкие предметы, клочок бумаги или птичье перо, если потереть их шелковой тканью, но это знали уже древние греки.

Близость электричества и сексуальности указывает на причину внезапного поворота: наконец-то был найден материальный субстрат vis viva! При этом решающую роль – уже не в первый раз – сыграл свет. Примерно с 1730 года электрифицирующая машина, состоящая из вращающегося стеклянного цилиндра, производила молнии. Никогда еще человек не осмеливался подойти к Богу так близко: теперь у него получилось воспроизвести первый акт творения, создание света. Тот, кто вызывает молнию или отводит ее от домов, овладел силами природы настолько, что может поставить себя на одну ступень с Богом. Бенджамин Франклин признавал, что своей популярностью он обязан не политической или научной деятельности, а исключительно тому, что он «низвел молнию с неба»[331]. Слова пастора Абрахама Готтлоба Розенберга передают преобладающее настроение того времени: «Мы замечаем здесь силы природы, которые до сих пор были нам практически неизвестны»[332].

Наконец удалось разгадать одну из последних оставшихся загадок науки. Электричество сделало жизненную силу видимой. Самоорганизация прояснила вопрос о сущности живого с точки зрения структуры. Открытие электричества дало надежду на то, что загадка двигателя жизни, силы, благодаря которой возникает жизнь и которая поддерживает ее в движении, теперь также может быть решена. Когда Луиджи Гальвани подтвердил давнее предположение о том, что нервная проводимость имеет электрическую природу, стало окончательно ясно, что электричество – это синоним жизни. Чуть позже, под влиянием Франца Антона Месмера, магнетизм снова в значительной степени занял позиции электричества, тем не менее оно продолжало играть важную роль, особенно в медицине. Гальванизация использовалась в терапевтических целях наряду с месмеризацией для лечения всевозможных заболеваний. Вместе с тем новые методы лечения предлагались в качестве публичных мероприятий со значительным развлекательным потенциалом и четким просветительским посылом – человек контролирует силы жизни и природы.

Предполагалось, что ярмарки и салоны начала XVIII века, средства популяризации метафизики, служат прославлению Божественного творения. На деле публике представляли рукотворное чудо, которое наводило на мысль, что человечеству пора попрощаться со Всевышним, с королем и с душой. С развитием электричества и магнетизма эту идею можно было больше не скрывать. Поэтому неслучайно, что многие французские революционеры были последователями месмеризма[333].

Переход от механистического к органицистскому пониманию жизни в середине XVIII века ознаменовал конец эпохи машины как модели жизни. Постепенно сложился антагонизм между жизнью и машиной, сохраняющийся и по сей день. Электричество и магнетизм встроились в зазор между ними как материальные корреляты жизненной силы. Однако способность электричества представлять жизнь по-прежнему была связана с электрическими машинами и лейденской банкой.

Смерть и машина

Глава, в которой жизнь эстетизируется, а машина становится символом смерти.

Новая наука о жизни

Если мы оглянемся на пройденный путь, то увидим, что до сих пор речь шла в основном о том, что такое жизнь. Сначала живым считалось то, что двигается само по себе, затем – то, что управляет самим собой. Самодвижение и автономное управление имели аналоги среди машин, на которых можно было изучать и иллюстрировать жизнь. Таким образом, наука о машинах – механика – легко могла стать наукой о жизни. Однако уже тогда приходилось кое-что скрывать, чтобы с помощью одной механики получить непротиворечивый образ жизни. Механика не давала объяснения таким базовым феноменам, как рождение, смерть, недолговечность, превращение и исцеление.

С