Эротика - Лу Андреас-Саломе

Столько, столько еще придется вытерпеть, такие муки подстерегают нас по тайным углам, однако будь стоек и спокоен, дорогой мой, дорогой Райнер.

Лу.

Рильке к Лу Андреас-Саломе

Март 1915 года

…Ты только подумай, Лу, мне казалось, что добрый Бог исчерпал для меня свою милость, но вдруг, представляешь, я совершенно незаслуженно получаю экстра-гонорар от издательства «Инзель»… И поэтому ты должна, должна, должна быть моим гостем! Я надеюсь, что мне не нужно ухитряться, чтобы переубедить тебя в том, что мой довод о существовании Бога является бесспорным, не правда ли? Скажи мне, ну разве я смог бы сделать свою жизнь в будущем разумнее и глубже – ежели таковая меня еще ждет, – не начав ее с нашей совместной встречи?..

Лу Андреас-Саломе к Рильке

Март 1915 года

Любимый Райнер, ведь случилось же, что закончился последний день в Мюнхене. Я не увижу тебя больше. И все-таки я всегда буду думать о том, что свершится когда-нибудь счастье общения с тобой где-нибудь в иных сферах, даже если мы о них ничего не знаем. Никогда я прежде не говорила тебе о том, что мне однажды показалось, будто в ясный день, в какую-то минуту чувство нашей внутренней связи так выросло во мне, что стало почти явью, и мне почудилось, словно я чувствую тебя на расстоянии всего нескольких улиц от меня. Когда мы шли с тобой в последнее мюнхенское утро, я хотела рассказать тебе о том наваждении, но не смогла. Прощай, Райнер, любимый мой, и спасибо за все. Подарив мне целый период жизни, ты даже не знаешь, как горячо я его переживала.

Лу.

Лу Андреас-Саломе к Рильке

1913 год

…Мне известна еще одна тайна исцеления помимо психоанализа и даже стихов. Я называю ее Переломом… Твое тело знает об этом переломе, даже еще раньше, чем ты сам, – тем знанием, которым обладает только тело, – так бесконечно верно и непосредственно, что, в конце концов, может на некоторое время даже привести к какому-то новому противоречию с душой. Знаешь, как это можно распознать? По глазам – по ним, которые выхватывают из тысяч очертаний один-единственный образ, который «еще не любили», потому что они жаждут любить, ломают отведенные природой границы (припоминаешь, что Ты когда-то мне об этом рассказывал?) и одним взглядом вступают в брак. И не только в поэтическом смысле, но и в том прямом, телесном смысле, вплоть до волнения в крови: возбужденная кровь ударяет в глаза, принося боль и напряжение, как если бы хотела в замешательстве превратить их в очаг плоти, в котором скрыто телесное чудо оплодотворения.

Дорогой мой, дорогой, старый Райнер, мне кажется, что я не должна была бы вообще об этом писать, но, в конце концов, это не только писание, поскольку одновременно чувствую, как будто бы мы сидим где-то рядышком (как в Дрездене над книжкой, когда нам обоим внезапно захотелось вернуться в Мюнхен), прижавшись друг к другу, как дети, что-то шепчущие друг другу на ухо, что-то о большом страдании, или еще о чем-то, что пробуждает доверие. Мне хотелось бы еще много писать и писать об этом и говорить Тебе, и говорить – не потому, что так уж много об этом знаю, а потому что я (как женщина, чувствующая определенным образом иначе, чем Ты) слышу всем своим существом глубокие новые тоны Твоего сердца. Не могли бы мы, не должны были бы мы, не хотели бы мы встретиться где-нибудь – где-нибудь на половине дороги?..

 Лу.

Фрейдиада

Человеческая жизнь – ах!

Жизнь в глубине себя – поэзия.

Безумны мы, тратящие ее изо дня в день,

От этапа к этапу, – но в своем неосязаемом

Единстве, она живет, она творит для нас поэзию.

Как же далеки мы от древней заповеди:

«Преврати свою жизнь в творение искусства».

Мы не стали нашим творением искусства.

Опыт Фрейда

 Есть две совершенно противоположные вещи в моей жизни, которые поразили меня и сделали особо восприимчивой к психоанализу Фрейда: с одной стороны, я хорошо понимала, что у каждого индивидуума есть своя психологическая судьба, таинственная и необыкновенная; с другой – я выросла среди людей, спонтанно выплескивающих вовне свою внутреннюю жизнь. Итак, вторым пунктом стала Россия.

О русских часто говорили – в том числе Фрейд, – что этот «материал», патологический ли, здоровый ли, сочетает в себе две вещи, которые не так уж часто встречаются вместе: простоту структуры и способность в определенных случаях описать даже самые сложные вещи, используя все выразительное богатство языка, находя название самым сложным психическим состояниям. Именно на этой выразительности основана вся русская литература. Не только ее великие, но и менее значительные произведения. Эта безграничная откровенность и прямой, идущий из самого раннего детства отголосок начальных стадий становления, словно бы ведет нас к первоначальной сфере формирования самосознания. Когда я мысленно воссоздаю в памяти тот тип человека, с которым я столкнулась в России, я очень хорошо понимаю, почему сегодня он видится нам более «анализируемым», оставаясь при этом честным перед собой: процесс подавления у него менее глубок, менее интенсивен, тогда как у представителей древних культур он создает барьер между сознанием и бессознательным. Это позволяет лучше понять то, что является центральной и главной проблемой практики анализа: в какой степени наша природная эволюция остается обусловленной инфантильными составляющими психики? В какой степени это дает толчок патологической регрессии, заставляя нас откатываться на тот уровень сознания, которого мы достигли на предшествующих стадиях, так и оставшихся для нас непреодоленными?

И когда я занялась психоанализом, мне пришлось осознать, что, для того чтобы понять структуру человека здорового, мне придется углубиться в состояние патологии, словно через лупу прочитать то, что у нормального человека спрятано под привычным и нераспознаваемым. Крайне осторожно и кропотливо анализ раскапывал слой за слоем, извлекая на поверхность некие сугубо примитивные элементы, и уже с самых первых ударов кирки великого Фрейда неопровержимость его выводов упрочилась, но чем больше копали, тем больше осознавали, что психический субстрат не только больного, но и здорового человека – настоящая витрина того, что мы называем похотью, насилием и т. п., в общем всего того омерзительного, чего мы больше