Эротика - Лу Андреас-Саломе

Я открыла глаза и увидела, что они сплелись на чьем-то горле… Странный звук был хрипом моего мужа – я пыталась во сне его задушить. То, что я увидела над собой глаза в глаза – его лицо, – я не забуду до конца своих дней…

В связи с этим воспоминанием у меня всплыло другое: как незадолго до нашего обручения на меня едва не пало подозрение в покушении на его убийство… Возвращаясь вечером домой, в свою квартиру, которая располагалась довольно далеко, Андреас всегда прихватывал с собой короткий, тяжелый перочинный нож. И вот этот нож лежал на столе, за которым сидели мы с Андреасом. Спокойным движением он взял его и вонзил себе в грудь.

Я, не помня себя, выскочила на улицу и бегала от дома к дому в поисках врача. Попадавшиеся навстречу люди спрашивали, что случилось, и я бормотала, что человек упал и наткнулся на нож. Пока, наконец, найденный мною врач обследовал лежавшего на полу без сознания Андреаса, несколько брошенных им вскользь слов и выражение его лица дали мне понять, кого именно он подозревает в преступлении. Он не поверил мне, но, впрочем, вел себя тактично и оставался любезен. При ударе нож выскользнул из руки и сложился треугольником, поэтому лезвие не задело сердце, но рана долго не заживала.

Это был не единственный случай, когда мы оказывались на грани смерти, решали свести счеты с жизнью и улаживали свои дела, с тем чтобы навсегда покинуть этот мир. Нас обоих в одинаковой степени характеризовали приступы беспомощности и отчаяния. Правда, это были лишь мгновения, по которым едва ли можно судить о наших переживаниях и нашей внутренней жизни вообще. Нас ведь многое связывало: не только мировоззрение, но и врожденные склонности и пристрастия. Обычно, как мне кажется, эту сторону сильно переоценивают: да, такого рода близость наводит мосты, доставляет минуты радости и связывает чувством деловой общности, но не менее часто она лишь прикрывает глубинное несходство, и скорее сглаживает острые углы, чем по-настоящему спаивает между собой двух людей.

Само собой разумеется, я с самого начала старалась приспособиться к тем формам поведения, которые соответствовали его жизненной цели. Я даже была готова оставить Европу, когда на первых порах у нас появилась возможность отправиться в Армению, туда, где находился монастырь Эчмиадзин. Наш образ жизни тоже все больше и больше отвечал запросам моего мужа: подражая ему, я стремилась к простоте в одежде и пище, к жизни на лоне природы – вопреки своим изначальным северным привычкам я решительно переменилась и оставалась уже такой до конца своих дней: босиком ходила по траве, кормила с руки животных и птиц. Это вообще была область, где мы с мужем сразу нашли общий язык и на чем безусловно сошлись наши интересы – мир животных.

Мне вспоминается один характерный эпизод, случившийся в первые годы после нашего бракосочетания. Мы приобрели в качестве сторожевой собаки огромного водолаза, и однажды летней ночью мой муж решил прокрасться из сада к входной двери, дабы проверить, почувствует ли еще не привыкший к нему пес в нем хозяина или вора: он крался обнаженным, таким собака его еще не видела. Пробирался он так осторожно и ловко, с таким самозабвенно серьезным лицом и так напоминал подбирающегося к жертве хищника, что оба (это трудно выразить словами) походили друг на друга, как две тайны. Внутренняя драма, терзавшая собаку, эта борьба «за или против», так захватила Андреаса, что он, казалось, уже не играл, не притворялся, а весь отдавался противоречивому желанию, ибо ему и впрямь хотелось, чтобы его новый товарищ не только охранял, но и любил его. Собака страшно напряглась, но все же с блеском выпуталась из этой ситуации: угрожающе ворча, она отступила назад. Невероятно довольный таким исходом своей затеи, Карл громко рассмеялся и принялся восторженно обнимать прыгнувшего ему на плечи пса.

…Я гляжу из окон на фруктовый сад и представляю, как Андреас, закончив работу, еще раз обходит его; это обычно бывало в предрассветные сумерки перед отходом ко сну. Я вижу, как он, пробираясь неслышной звериной поступью по саду, будит черных дроздов, так ловко подражая их голосам, что они тихо отвечали ему и вдруг затевали свою услаждающую слух болтовню; слышу, как петух, крепко спавший в курятнике, с задорным тщеславием старался перекричать чужака-соперника.

Словом, мы с Андреасом совершенно одинаково относились к любому животному, но стоило делу коснуться какого-то конкретного человека, как наши взгляды чаще всего кардинально расходились.

В противоположность почти воинственной деловой устремленности моего мужа, мое приспособленчество было частью моей натуры, чуждой тщеславию и не знавшей конкретной цели. Я даже не могла бы сформулировать, что бы я назвала для себя первостепенным и главным, видимо, потому, что для достижения самого необходимого и увлекающего мне никогда не требовалось напрягаться, перебарывать себя или прилагать усилия. За какое бы дело я ни бралась, если все шло как надо, оно непременно должно было привести к этому загадочному главному. Правда, при этом всегда надо иметь в виду некое глубинное, тайное отчаяние, которое, каким бы ни было мое поведение внешне, всегда следовало за мной по пятам и от которого я так окончательно и не избавилась. Разница между моим нынешним и прежним поведением – в частности, относительно всех моих спутников – заключалась, собственно, в том, что если прежде вопрос, можно ли идти вместе с тем или иным из них одной дорогой и как далеко следует заходить по ней, казался мне имеющим разумный ответ, то позже вопрос этот едва ли имел для меня значение – по причине невыполнимости обязательств, которые я на себя возлагала.

Вследствие этого любая духовная деятельность, которой я занималась, обретала чрезвычайную самостоятельность, становилась самоцелью, которая требовала самоуглубления и одиночества. Как правило, она не имела отношения к нашей совместной жизни и к проблемам, которые эта жизнь перед нами ставила. Все то, что называют притиранием друг к другу, у нас практически отсутствовало. Поэтому годы – в конечном итоге четыре десятилетия – не принесли слияния интересов. Зато и не вынудили каждого из нас отступиться от того, что составляло смысл жизни.

Все это вряд ли объяснимо только на понятийном уровне, и все же было бы неверно видеть здесь отсутствие близости, которая с годами только нарастала. Доказательством мог бы послужить небольшой эпизод, произошедший незадолго до того, как муж вступил в последний год своей жизни. Тогда, поздней осенью, я заболела и около полутора месяцев пролежала в клинике, а так как