Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

надличностных общественных и исторических процессов, происходящих практически за пределами индивидуального контроля[297]. Точно так же нельзя сказать, что ребенок создает чудовищ, населяющих его воображение. Они сами «растут» там, «питаясь» случайными высказываниями взрослых и шаблонами действий, которые малыш видит, но не может объяснить, а также внезапными, непредсказуемыми эмоциями, побуждениями или фантазиями, которые навевают книги, телевизионные передачи и театральные представления.

События или переживания, которые не поддаются исследованию, усвоению и адаптации, прочно укореняются в области угрожающего и многообещающего неизвестного или автоматически приписываются ей. Категория всех событий, которые пока невозможно классифицировать, тем не менее, может быть создана по образцу метафорических представлений о частично понятных, но волнующих происшествиях, значимость которых в некотором роде совпадает с эмоциональной реакцией на неизвестное. Предмет или явление, которые сулят опасность или, наоборот, упрощают жизнь, нетрудно сопоставить с любой другой вещью, имеющей те же свойства, а также с самой новизной, по определению порождающей страх и надежду. Эти переживания, видимо, связаны между собой сходными эмоциональными состояниями или моделями поведения, а также побуждениями, которые их вызывают до того, как в ходе исследования возникает привыкание[298]. Древняя лимбическая система по-своему классифицирует сильные эмоции или спонтанные действий, проявляющиеся вне области условных абстрактных культурно обоснованных предположений[299]. Все новое, с чем мы сталкиваемся и чего избегаем из-за невольного или намеренно проявленного страха либо невежества, потенциально или непосредственно связано со всем, что остается за пределами человеческого понимания и/или культурной классификации. Все, что порождает страх, может субъективно рассматриваться как один из аспектов одной и той же скрытой силы. Что это за сила?

Неизвестное окружает все предметы и явления, но оно существует лишь гипотетически и представляется в символическом образе уробороса. Его распад или разделение порождает все, включая беспорядок и непредсказуемость (то есть противоположность тому, что уже было исследовано). Более узкая область беспорядка или непредсказуемости является действительно переживаемым, а не предполагаемым неизвестным. Ему приписывают женское начало: это дочь великого змея, утроба бытия. За Великой Матерью часто скрывается змей хаоса. Она может считаться его главной представительницей в так называемой мирской сфере и часто принимает (материальный) вид рептилии или (духовный) облик птицы. Это схематически показано на рисунке 32. Великая Мать предстает здесь в образе Венеры[300], богини плодородия и любви, и одновременно олицетворяет птицу и материю, дух и землю. Ее крылья с тем же успехом можно было бы заменить изображением змеи, которая сильнее привязала бы ее фигуру к земле (и к идее перевоплощения). Ореол, который ее окружает, называется мандорла, или vesica pisces (рыбий пузырь). По-видимому, он служил сексуальным/символическим образом источника всего сущего задолго до начала письменной истории[301]. В искусстве позднего Средневековья и раннего Возрождения мандорла часто обволакивает Христа (как сына Божественной Матери) или Деву Марию (саму Божественную Мать).

Уроборос и фигура Великой Матери обычно накладываются друг на друга, потому что хаос как первоначальное состояние трудно отличить от хаоса, возникающего в противовес установившемуся порядку. Две силы, не имеющие четких отличий (как в случае двух областей хаоса), разделить непросто. Однако разница между фигурами уробороса и Великой Матери не менее важна, чем сходство. Существует огромная пропасть между возможностью существования чего-то неизвестного и самим неизвестным (между потенциалом и реальностью). М. Элиаде приводит заимствованный у Лао-Цзы пример серьезной попытки распутать клубок этих понятий:

В другом отрывке о происхождении Вселенной (гл. 25) Дао называется «единым и совершенным существом, рожденным прежде неба и Земли… Можно считать его матерью мира, но я не знаю его имени; я назову его Дао; и если оно должно быть названо, да будет имя ему – Необъятное (ta)». Мыслитель II века до н. э. так говорит о «едином и совершенном существе»: «таинственное единство неба и Земли [Hung-t’ung] хаотично [hun-tun] предстает [перед нами] как неотесанная глыба». Поэтому Дао – это изначальная целостность, живая и творческая, но бесформенная и безымянная. «То, что безымянно, есть начало неба и Земли. То, что имеет имя, – Мать десяти тысяч существ»…[302].

Рис. 32. Новизна, Великая Мать

Неизвестное как таковое – это вещь в себе. Когда же его встречает некий субъект в определенной ситуации, оно становится матрицей всего сущего – фактическим источником информации, которая исследуется, классифицируется и образует космос, или порядок, (и, если уж на то пошло, исследующего субъекта).

Чтобы еще больше прояснить ситуацию, Лао-Цзы добавляет:

Божество долины бессмертно: это Таинственная Женщина. Из лона ее произошли Небо и Земля[303].

Неизвестное обычно представляется или символически изображается в женском облике прежде всего потому, что женские гениталии (скрытые, недоступные, девственные, плодородные) – это источник творения, врата, или портал, в (божественную) область неизвестного, и потому сразу приходят на ум при описании этого места. Можно сказать, что новизна и женственность относятся к одной категории понятий. Они представляют собой некое окно в запредельный мир. Женщина не просто модель мироздания, хоть и подчиняется естественным потребностям. Она – божественная природа, в воображении и в действительности. Она буквально воплощает утробу биологического бытия и является подходящей фигурой для метафорического моделирования первоосновы. Женское тело – это граница между жизненным опытом и неким единством, из которого возникают все формы существования. Матери производят на свет младенцев. Эта мысль, подтверждаемая очевидным наблюдением, объясняет условное появление человека. Происхождение по сути обладает той же самой невыразимой природой – свойством всего, что характерно для (исследуемой) матери, и других определяемых источников жизни, которые непросто описать или понять (например, пещера, в которой «растут и созревают» руды, или земля, на которой зреет урожай). Матрица всех вещей есть нечто женственное (как прародительница опыта), плодовитое и обновляющееся по своей природе (материнской и девственной). Это то, что определяет плодородие и, следовательно, саму женственность. Предметы и явления не появляются из ниоткуда, все они где-то рождаются. Отношение человека к природе, вечной матери, в широком смысле есть бесконечное подражание отношению ребенка к матери (точнее, ребенок и мать подражают жизни и миру).

Неизвестное, с которым мы сталкиваемся, представляет собой парадоксальное женское начало. Великая и Ужасная мать всех вещей бесконечно обещает и постоянно угрожает. Встреча с новизной является необходимым условием для накопления новой информации (для создания Космоса и появления исследующего субъекта). Результат такой встречи невозможно определить заранее – нечто незнакомое может принести пользу или уничтожить. Женственность разделяет эмоциональную значимость с новизной и угрозой (что оправдывает сравнение женщины с метафорическим немолотым зерном) из-за единства процесса создания одной вещи и разрушения и преобразования другой[304]. Состав