Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

обучаясь, мы осваиваем новые средства достижения одной той же цели. Получается, что основные предположения, на основе которых люди создают образы настоящего и желанного будущего, в целом остаются неизменными. Эту форму повторной адаптации, которая составляет основную часть мышления, можно описать как нормальное творчество. Однако в редких случаях продолжающаяся деятельность (особенно целенаправленная или исследовательская) приводит к более глубокому и пугающему несоответствию. Усиление напряжения (и рост перспектив) требуют более радикального обновления шаблонов: перепрограммирования основополагающего поведенческого предположения, ориентированного на исследование, и связанного с ним эпизодического или словесного представления. Такая перестройка также является творчеством, но уже революционного типа, которое обычно сопутствует таланту. Поэтому исследование – это создание и воссоздание окружающего мира. Получение новой информации при соприкосновении с неизвестным подразумевает построение самого опыта. Разрушение прежних способов приспособления к ситуации и старых представлений (прежних миров) означает обратное превращение исследованной территории в область непознанного, а затем ее более тщательную перестройку. Это столкновение с Великой и Ужасной Матерью, а также смерть и воскресение Сына и Отца.

Новый способ действия (то есть поведения по отношению к возникающему неизвестному или его классификации) – это дарование героя, уникальная способность, которую следует передавать другим. Она либо прямо (скажем, через непосредственное подражание), либо косвенно (в форме абстрактного описания или повествования) побуждает к общению. Между преобразованием средств и целей (как мы уже обсуждали) нет серьезного качественного различия: то, что составляет цель на более низком уровне анализа, становится средством на более высоком уровне. Из этого следует, что дарование героя представляет собой одновременно нормальную и революционную адаптацию; нормальную – когда схемы действия и представления расширяются и неизвестное становится полезным; революционную – когда старое перекраивается, чтобы дать место новому. Такая перестройка равноценна воцарению Мира – мифического рая, где лев лежит рядом с ягненком. Он наступает как следствие иерархического объединения патриархальных богов под властью героя. Это означает, что созидательный герой-исследователь есть также истинный миротворец.

Мне снилось, что я стоял у каменного собора, во дворе, поросшем густой травой. Ярко светило солнце, пейзаж был безупречен – все утопало в зелени. Вдруг я заметил, как кусок дерна уходит под землю, словно раздвижная дверь. Под ним виднелась прямоугольная дыра. Я оказался на древнем кладбище, о котором все забыли. Средневековый король, облаченный в массивные доспехи, поднялся из могилы и величаво замер у изголовья своего захоронения. Плиты откидывались одна за другой, выпуская из недр земли правителей разных эпох.

Все они были по-своему могущественны. Оказавшись в одном и том же месте, они забеспокоились, что начнется побоище, и спросили меня, нельзя ли его избежать. Я объяснил им смысл церемонии венчания – обряда, соединяющего двух главных участников под властью героя-Христа, и сказал, что это путь к миру.

Если бы все великие правители добровольно склонились перед фигурой героя, не осталось бы больше причин развязывать войны.

Любая территория, не нанесенная на карту (то есть места, в которых еще непонятно, как себя вести), также является полем битвы венценосных предков. Усвоенные модели действий и привычные толкования, которые соперничают между собой за применение в новой ситуации, вполне можно рассматривать, образно говоря, как текущие воплощения стратегий приспособления, сформулированных в результате прошлого исследования, – как шаблоны адаптации, созданные героями прошлого, которые неосознанно копируют современники. Приспособление к новой территории, то есть к неожиданностям, также достигается при посредничестве устаревших или привычных действий, конкурирующих в новой ситуации за доминирование при достижении желанного результата. Таким образом, распределение стратегий по рангам, то есть построение поведенческой иерархии доминирования, обусловленной контекстом (которая соответствует предложенной ранее модели вложенного повествования), одновременно является и адаптацией, и созданием новых моделей поведения в сложившихся обстоятельствах или способов толкования необычной ситуации (которые, так или иначе, неизбежно состоят из отрывков прошлого). Поэтому процесс исследования (включая уподобление и приспособление) неизбежно связан с установлением мира. Его вряд ли можно считать завершенным до тех пор, пока тенденции и теории, которые стремятся выйти на первый план в текущей ситуации, не будут организованы так, чтобы положить конец внутреннему (или внешнему) конфликту и эмоциональным потрясениям.

Герой-исследователь, спаситель человечества, разрубает на части предвечный хаос и создает мир. Он вызволяет мертвого отца из преисподней и оживляет его; он создает эффективную, гибкую и динамичную иерархию, которой подчиняются первые лица его государства. Нет никакой принципиальной разницы между тем, кто исследует, и тем, кто воссоздает общество в результате такого исследования. Усвоение новой информации является неотъемлемой частью познания: анализ необычного происшествия не завершится до тех пор, пока существовавшие до его возникновения схемы толкования не будут перестроены с учетом присутствия новизны. Поэтому каждый исследователь при необходимости становится революционером, а каждый успешный революционер – миротворцем.

Мы совершаем верные поступки, прежде чем понимаем, как именно мы действуем. Точно так же дети учатся себя вести, но еще не могут описать причины своих поступков. Мы столетиями наблюдаем за действиями других, осмысливаем их, сохраняем в памяти и лишь потом приходим к пониманию собственных побуждений – к осознанию шаблонов поведения, которые характеризуют наши культуры (и которые меняются по мере того, как мы их создаем). Активная адаптация предшествует абстрактному пониманию ее основы. Это неизбежно, потому что наше устройство слишком сложно для понимания, – как и мир, к которому люди должны приспособиться.

Сначала мы совершаем действия, затем представляем модель, которой наши действия подчиняются, и только затем используем эту модель, чтобы управлять действиями. Именно установление сознательной (декларативной) связи между поведением и его последствиями (то есть создание нового процесса обратной связи) позволяет человеку абстрактно представлять цель, к которой он стремится, совершать поступки, чтобы ее достигнуть, и судить об уместности происходящих событий, опираясь на их кажущуюся актуальность для желанного будущего. Эта способность, по-видимому, появилась в результате некоего скачка в развитии, по крайней мере, потому, что история, направляющая деятельность, была осмыслена (или отложилась в эпизодической или семантической памяти, а не осталась на уровне инстинктивных поступков). По-видимому, такое не свойственно маленьким детям (или животным). Рассматривая вопрос как бы целенаправленного поведения у существ, еще не способных к абстрактному мышлению, Жан Пиаже предположил, что цели изначально заложены в чувственных и двигательных рефлексах, которые появляются инстинктивно. Значит то, что позднее станет историей, изначально является неким образцом — к примеру, образцом социально обусловленного поведения, которое составляет человеческое существо. И лишь потом, когда активизируются высшие (эпизодические или семантические) когнитивные системы, цели ясно формируются в воображении (и их можно абстрактно анализировать до реализации). То есть можно действовать, «как будто бы» стараясь достичь желаемого, прежде чем оно появится как таковое. Джозеф Ричлак так