Царствование Розы - Кейт Голден

не былo ли пророчество все это время ошибочным. Увижу ли я, как Лазарь — этот жалкий, извивающийся виверн, поглощаемый пламенем в глубине ночного неба — сгорает, как комета. Смогу ли я взмахнуть своими новыми пернатыми крыльями и взмыть вниз, к лесу. Почувствовать мох и землю под снегом снова. Бежать к моей семье. Бежать к Кейну…

Я позволила себе желать этого. Молиться, мечтать и умолять сами Камни позволить мне жить. Пожалуйста, пожалуйста, дать мне еще один шанс в этой жизни.

Но затем сам клинок вспыхнул солнечным огнем — и я тоже.

Моя грудь, мое горло, мое лицо.

В ушах стоял оглушительный гул. Это был мой собственный голос. Мой вопль.

Мои длинные волосы, покрытые перьями, обугливались с шипением. Глаза зажмурились, не успев расплавиться в глазницах. Мои крылья горели, пока я отчаянно пыталась ими махать.

И когда всепоглощающее пламя поглотило меня, и я перестала чувствовать боль…

Вспомнилась та детская игра, которой научила мать, чтобы справляться с паникой. Она пронеслась в моем разрушающемся сознании.

Найди и сосредоточься на трех вещах, которые ты можешь назвать.

Первое: Эвенделл. Свободный от Лазаря. В безопасности ради моих друзей. Моей семьи. Ради всех.

Второе: Мужчина, которого я любила. Его темные, непокорные волосы, столь похожие на его душа. сколь мало времени нам ни было отпущено.

Третье:

Глава 46

КЕЙН

Это был звук, которого я ждал больше пятидесяти лет — и самый ужасный, что мне довелось услышать.

Я открыл глаза и увидел перед собой одного лишь Гриффина. Его глаза были красными от слез.

Нет.

Возможно, я произнес это вслух. Возможно, взмолился…

Но это не имело значения.

Я не мог думать.

Не под этот визг, рев, звериные небесные вопли боли. Не тогда, когда я не знал, от кого они исходят.

Я рванул на этот звук, а Гриффин что-то кричал мне вслед.

Гул битвы почти стих. Но звуки схватки в небесах — тот визг и тот лязг — лишь нарастали. Ноги несли меня сквозь ледяной туман, по утоптанному снегу, через попадающиеся ветки и сучья. Лишь бледный свет щедрой луны урожая освещал мой путь, позолачивая каждый лист, ствол и замерзшую лужицу.

Сквозь густые кроны деревьев почти ничего не было видно. Лишь проблески вздымающихся серых крыльев и…

И что-то золотое.

Словно раскаленные угли, пылающие в темном ночном небе.

И сквозь просвет в деревьях…

Моя пташка. Сияющая, пернатая жар-птица. Могучая, как заря, объятая упоенным огнем.

Феникс.

Конечно же. Мое сердце забилось чаще, и ноги тоже. Быстрее, быстрее…

Мерзкий, раздирающий душу стон агонии прокатился по ночи, сотрясая деревья, обрушив на меня лавину снега, который забился за воротник и пополз по спине. Я носился меж огромных, старых стволов.

Еще один стон боли. Женственный, мелодичный, пронзительный…

Звук умирающей птицы.

Я тогда понял, что буду слышать этот звук каждую ночь до конца своих дней.

Это был звук разрываемой надвое моей души.

Мой рев сотряс землю. Повалил дубы. Разорвал поляну, почву и корни у меня под коленями. Я задрал голову…

Я, блядь, не видел…

Но в конце концов, мне и не потребовалось бы. В одно мгновение рев, который я душой узнал как рев моего отца, рассек ночь, словно топор полено, а в следующее…

В следующее мгновение все ночное небо вспыхнуло, словно яростное, трескучее пламя. Каждый уголок мира над нами, где обитали звезды, лунный свет и безмятежная тьма, сменился ослепительным белым, золотым и шокирующим красным. Закат в глухую ночь.

Я прищурился, поднеся руку, чтобы прикрыть глаза, пока бежал. Я знал, что не один — я слышал это по отсутствию звона металла о металл, по затихшим боевым кличам, по неуверенным шагам воинов, прекративших мародерство.

Тишина, опустившаяся на лес. Тишина, которую нарушали лишь две смерти над нами и топот моих ног.

И в моем разуме — тоже тишина.

Я замедлил шаг. Не мог вдохнуть сквозь боль. Мои кулаки испускали зловещий черный лайт сквозь землю, пока деревья не рухнули на заснеженную землю.

Ярость и полное отчаяние сдавили меня так сильно, что я почувствовал вкус боли в горле и на языке. Более душераздирающий, более сокрушающий, более мучительный, чем что-либо. Каким-то образом еще ужаснее, чем когда я потерял ее на Острове Хемлок. Потому что я нашел ее вновь. Я влюбился в эту женщину еще сильнее. Я женился на ней.

И потому что у меня была одна-единственная глупая искра надежды. Один-единственный шанс взять ее ношу на себя. И я упустил его.

Я взревел от несправедливости.

Мы не успели сказать друг другу все, что хотели. Не нахохотались. Мы не нацеловались, не ссорились, не спали допозда и не изучили друг друга вдоволь.

Мы не жили. Мы лишь выживали.

Я не осознавал, что плачу, пока слезы не замерзли солью на моих щеках.

Она сама этого хотела. Она сама этого хотела…

Это не было утешением. Я был слишком эгоистичен. Слишком разбит. Мне было все равно.

Горе вырывалось из меня черными, безобразными волнами.

Ее жизнь, ее прекрасная, яркая жизнь… угасла.

А моя душа рухнула в пустоту.

И когда я выдохся, стоя на коленях, рыдая над промерзлой, голой землей, небо снова стало черным как смоль. Беззвездным и пустынным. Гром над головой уже сменился завывающим ветром. С неба падал снег, ложась на мою голову и нос. В воздухе витал запах дыма.

Нет…

Не снег. Пепел.

Пепел сыпался с неба.

Пепел моего отца. И женщины, которую я любил.

Вернись ко мне, умолял я. Я — ничто без тебя.

Позади меня раздался единственный прерывистый вдох. Это был Гриффин. Его искаженное болью лицо, когда я откинул голову назад, было мокрым от слез и выражало смятение. Его губы прошептали: Мне жаль.

Я чуть не велел ему возвращаться в крепость. Что я останусь здесь на несколько часов. На несколько месяцев. Что все они могут возвращаться в мир, который Арвен оставила для них…

Но я не мог позволить горю поглотить себя целиком. Я был обязан своему народу. Я знал, что должен пожать руки выжившим воинам и оплакать погибших. Укладывать доски, сажать новые саженцы и разнести весть по всему континенту от имени Оникса, что мы победили.

Как человек, перед которым они преклонили колени. Их король и победитель.

Хотя какой же победитель позволяет женщине, которую любит, нанести смертельный удар и поплатиться за это жизнью, я не знал.

Все, что я знал, — это