Укушенная - Джордан Стефани Грей

Ложь.

Он лжёт. Я лгу. Этот момент — мы вдвоём в темноте моей комнаты — сам по себе является ложью. Мы никогда не смогли бы быть вместе. Смерть Эви ничего не меняет; она только подчёркивает сложность замыслов его матери. Он всё ещё смотрит на меня с болезненной тоской, с роковой тоской, и мы оба знаем, что дальше так продолжаться не может. Чтобы защитить себя, своих близких, мы не можем быть такими.

Син и я… Мы не существуем как единое целое и никогда не будем существовать.

Моё сердце раскалывается на части после душераздирающих событий сегодняшнего вечера. Я должна… Я должна прогнать его. Я должна отползти назад и лежать на подушке, пока не засну, а завтра всё начнется сначала. Син встает, будто слышит ход моих мыслей, и собирается уходить.

Но…

Худшая, самая эгоистичная часть меня тянется к нему. Я хватаю его за запястье и притягиваю к себе. Он колеблется всего секунду, и его глаза никогда ещё не были такими красными. Расплавленными и бесконечными. Я держусь за него, моя грудь поднимается и опускается от неглубоких вдохов и безрассудной нерешительности. Я ненавижу этот двор. Я ненавижу то, во что превратилась. И я могла бы… Возможно, я больше никогда не испытаю ни минуты радости.

Королева может отнять у меня всё. Она отнимет у меня всё.

— Сегодня вечером, — шепчу я, и это слово неожиданно даже для моих собственных ушей. — Что, если бы у нас был просто сегодняшний вечер?

Он не говорит, он реагирует. С устрашающей силой и дьявольской скоростью он вырывается из моих объятий и хватает меня за запястья. Он прижимает их к моей голове пылающей рукой и ложится на меня сверху, ещё глубже вжимая нас в чёрные, как вороново крыло, простыни моей кровати. Его губы притягивают мои, и я задыхаюсь. Этот поцелуй кажется наказанием. Это не жаркое безумие лесного пожара и даже не медленное потрескивание нарастающего напряжения. Этот поцелуй первобытный. Он похож на опустошение.

На вкус он как прощание.

Я обхватываю ногами его бёдра, сильнее притягивая к себе, и изгибаю спину от каждого его прикосновения. Свободной рукой он находит пояс моего халата, развязывает его греховным движением и обнажает меня. Затем он замолкает, чтобы окинуть моё тело голодным взглядом человека, потерявшегося в море. Он проводит рукой от шелковой складки на моём боку к животу и прокладывает дорожку между грудями, по шее и вниз. Вниз. Он не может перестать прикасаться ко мне. Я не могу оторвать от него взгляда. Он прекрасен. Он — это всё. Я шепчу его имя, и его взгляд прикован к моему лицу.

— Ты ангел, — говорит он. — Чёртов ангел. — Он целует впадинку у меня на шее, его язык горячий и влажный, и я стону. — Я хочу боготворить тебя, Ванесса. Я хочу прикасаться к тебе, пробовать тебя на вкус, запоминать твою душу. Мне нужны твои секреты. Я хочу узнать тебя всеми возможными способами, которыми смертный может узнать — или понять — одного из своих богов.

Его пальцы скользят между моих бёдер, и, наконец, он отпускает мои запястья. Я подаюсь вперёд, меня захлёстывает волна удовольствия, и обвиваю руками его шею. Халат сползает с моего тела. И мне всё равно. Меня не волнует, что лунный свет раскрывает меня целиком. Я хочу этого. Я хочу его.

— Син, ты…

— Не надо, — грубо требует он. — Мне невыносимо это слышать.

— Но…

Его пальцы движутся внутри меня, подводя к грани оргазма.

— Я не оправлюсь от этого, Ванесса. Если ты что-нибудь скажешь, я поклянусь быть с тобой навсегда. Я сожгу этот замок дотла. Я убью любого, кто посмеет причинить тебе вред. Я прокляну себя из-за тебя. — Я вздрагиваю, прижимаясь к нему, когда меня охватывает неистовое облегчение, я стону, задыхаюсь и едва могу дышать под его восхищённым взглядом. — Ради тебя, — повторяет он, и это признание становится острым, как бритва, — Ванесса Харт. Ты перевернула мой мир с ног на голову. Ты разрушила меня.

— Пожалуйста, — шепчу я, чувствуя, как сильно он сжимает меня пальцами, слишком сильно, и всё же этого недостаточно. Я хватаюсь за его рубашку, отчаянно желая, чтобы он снял её. Он делает это. Он снимает, и он великолепен. Лунный свет не отдает ему должного. Только солнце могло, только самые яркие золотые лучи света могли осветить его великолепное, сильное тело. — Пожалуйста, — умоляю я, отчаявшись, — я хочу тебя, Син.

Он убирает волосы с моего лица, его твёрдость восхитительно прижимается к моей сердцевине, и я извиваюсь, когда его губы и зубы оставляют метки на остальной части меня. Всей меня. Может, я и разрушила Синклера Севери, но он поглотил меня. Я не знаю, как я существовала до него. Я не знаю, как буду существовать после сегодняшнего вечера. Никто другой никогда не мог сравниться с ним в доброте. В правоте. Я всхлипываю, а он целует меня от бёдер до губ, располагаясь прямо там. И, о боже, я хочу этого. Так сильно. Больше, чем когда-либо чего-либо хотела раньше.

— Я не хочу причинять тебе боль, Ванесса, — говорит он, и правдивость этих слов добавляет ещё больше удовольствия, разливающегося по моим венам.

— Всё в порядке. — Я расстёгиваю пуговицу на его джинсах, медленно расстёгивая молнию. — Я в безопасности. — И, думаю, это самое честное заявление, которое я когда-либо произносила. Вокруг нас бушует война, и мы проигрываем, но Син… Он — единственное хорошее, что есть в моей жизни. Он — свеча во тьме. Он — звёзды на ночном небе. Он — надежда, справедливость и страсть. — Я всегда буду в безопасности, пока ты рядом.

Он рычит на это, в бешенстве сбрасывая с себя оставшуюся одежду, и волк внутри него вырывается наружу, когда его поцелуи становятся всё более ненасытными. Мои поцелуи тоже. Я не могу целовать его достаточно крепко, пробовать его на вкус достаточно быстро. Я дышу, и он повсюду вокруг меня. Запах мяты в воздухе, жар на моей коже, сладость на языке, биение моего сердца. Я стону его имя, и наконец — наконец-то — его бёдра медленно покачиваются, когда он входит в меня.

— Син, — хнычу я, и острая боль на долю секунды вытесняет все мои мысли. Дюйм за дюймом он заполняет меня, и это… так много. Слишком. И снова этого недостаточно. Я хочу больше. — Пожалуйста… ещё, — выдыхаю я, потрясённая божественным чувством к нему. К нам.

«Я могла бы любить тебя», внезапно подумала я. «Я могла