Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

– Будьте осторожнее, – оказал он ей, – на вашем крючке три любовных письма, за которые я вам заплачу три франка.

Тряпичница подняла три письма, протянув в то же время другую руку за тремя франками. Мы вошли в Золотой дом и стали читать первое письмо.

Кончено, навсегда кончено. Я была бесхарактерна, высказала вам всю свою любовь и все страдания от ваших непонятных и странных капризов. Вы читали в моей душе, были властелином моих мыслей, действий, желаний; признайтесь, что это были мои единственные недостатки в ваших глазах. Действительно, нет ничего скучнее женщины, которая любит вас до безумия, высказывает это со всем пылом страсти, пишет об этом смешной прозой, – женщины, которая не может провести дня, не видя вас.

Зачем встретились вы со мной в жизни? Зачем упорно оставались на моей дороге? Я пробовала подавить рождающееся чувство; эта любовь пугала меня, и я хотела избежать ее; даже в настоящую минуту у меня достало бы сил расстаться с вами навсегда, если бы вы не сделали шага вперед; но вы его сделали, и я, повинуясь непреодолимому влечению, бросилась в ваши объятия [74].

Если не сердце, то ваша память не может забыть того вечера, когда вы, подпершись руками, слушали романс без слов Мендельсона, который я вам играла со всей душой. «Вы великая артистка», – сказали вы мне со слезами на глазах, и я еще теперь чувствую, как пламенно вы прижали свои губы к моей руке, когда еще не замер последний аккорд. Много раз хвалили мой музыкальный талант, и я всегда предпочитала титул артистки всем прочим, на которые имею право по своему рождению и положению в обществе; но в ваших устах титул этот казался мне особенно дорогим! Я думала, что нашла путь к вашему сердцу, что моя красота и воображение покорили вашу душу; я думала, что нашла в вас отголосок своим мечтам, грезам, глубоким и пылким стремлениям! Как умели вы так искусно лгать и выражать то, чего не чувствовали? В вашем сердце было только вожделение, и больше ничего; у вас недостало даже настолько благородства, чтобы не разрушать моей иллюзии; вы холодно, жестоко рассеяли ее, почти смеясь над моим страданием и отчаянием.

Для вас любовь – объятия, для меня – слияние душ. Я понимаю бесконечную преданность, безмолвное пожертвование, глубокую страсть; вы же идете вперед, срывая лишь цветы, и чем обильнее их сбор, тем больше удовлетворено ваше самолюбие; ваше сердце не дает больше той любви, какая бывает в двадцать лет, да и знавало ли ее когда-нибудь?

Довольно выстрадала я в тот долгий вечер, когда ждала вас, считая биение моего сердца! Ничто, даже ни одно слово, не нарушило моего горестного одиночества. Вы даже не вспомнили обо мне! Где вы были в тот вечер?

Впоследствии я узнала это: вы ужинали в веселой компании и повторяли какой-то модной женщине те самые нежности, которые нашептывали мне неделю тому назад. Те же выражения, те же пожатия и те же взгляды. Мне все рассказали, и я не хотела верить; на другой день ваше письмо нанесло новый удар. Вы писали: «Забудьте меня; я невыразимо страдаю, но предпочитаю лучше разбить свое сердце, чем оставлять вас среди иллюзий, пробуждение от которых было бы еще мучительнее. Я не имею больше права на вашу любовь, но прошу вашей дружбы и предлагаю свою. Прощайте, видеться с вами еще раз недостает сил!»

Я читала, не понимая смысла этих заученных строк, и чувствовала только одно: мое сердце, казалось, готово было разорваться. Однако все было так ясно: я надоела вам, и вы нашли благовидный или почти благовидный предлог разойтись без огласки. Я же, все еще доверяя вам, читая и перечитывая это роковое письмо, плакала о себе и о вас, и написала вам: «Пусть будет так. Я знаю все и ни в чем не упрекну тебя; но насладимся счастьем еще несколько дней; мои объятия открыты. Когда ударит час разлуки, я буду мужественна и сильна за нас обоих; моя любовь не угаснет, и я буду для тебя только тем, чем ты прикажешь мне быть».

Эти слова, излившиеся прямо из любящего сердца, тронули ли вас хоть на одну минуту? Теперь я сомневаюсь в этом! Однако несколько дней тому назад вы снова пришли, без сомнения, любопытствуя ближе изучить бедное сердце женщины. Затем снова пошли непрерывные капризы; вы терзали, унижали меня. Я не могу этого забыть и никогда не забуду; я дарила вам только блаженство, вы давали мне лишь несчастье; я отдала вам свою молодость, красоту, любовь, все сокровища сердца и ума; взамен этого вы дали мне только горе, отчаяние и безысходную скорбь.

Но я прощаю вас, не имея сил ни позорить, ни проклинать того, кого я так глубоко любила. Теперь я все знаю; знаю, что вы боялись встретить пылкую и страстную любовь там, где рассчитывали найти только каприз! Прощайте, мы с вами больше не увидимся, я умерла для вас. Дай Бог, чтобы никогда не пробудилось ваше сердце и не растопило своей ледяной оболочки! Потому что тогда вы, без сомнения, испытаете те же самые страдания, которые заставили меня перенести.

Прощайте! Из-за вас погибла моя молодость. Я хотела бы сама умереть, чтобы забыть вас, но поэт сказал:

«Если забвение есть смерть, то смерть не есть забвение!»

Гедвига

– Ну, что вы думаете об этой женщине, дошедшей до отчаяния? – спросил меня маркиз Сатана.

– Думаю, она утешилась.

– Вы притворяетесь скептиком.

– Нет. Но, видя такую любовь и отчаяние в женщине, я убежден, что она сделала первый шаг и приобретет вскоре нового поклонника, чтобы вознаградить себя за первого.

– Вы угадали, но отчаяние было сильнее, чем вы думаете: бедняжка едва не умерла; когда в первый раз изменяют женщине, она воображает, будто настал конец света, будто разрывают пополам ее сердце, и готова отдать будущее блаженство за последний поцелуй.

– Вы хорошо знаете эту женщину?

– Да. Это воистину добренькое создание, которое будет мстить только самому себе. Ее зовут Жюли ***. Она хорошо воспитана, но поставила себе задачей в жизни быть любимой, вечно любимой.

– Это заведет ее слишком далеко.

– Мы еще встретим ее; она хорошая музыкантша и поет с душой. Нам представится случай побеседовать с ней о ее письме.

– Кто же кинул это письмо на улице? Кажется, оно стоило того, чтобы его сожгли.

– Объяснить этого нельзя. Но потеря письма