Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Таким образом она превратилась в госпожу Дельма, которую всюду принимали с честью, приглашали бывать зимой, расспрашивали о модах. Ставили в пример скромности. Впрочем, она показывалась, так сказать, тайком, избегала игорных зал, носила цветные вуали, ссылаясь на палящие лучи солнца.

Но что произошло, когда по прошествии зимы Людовик привез свою жену в порядочные салоны Парижа?

Большое волнение у госпожи Трамон, когда доложили о приезде настоящей госпожи де Дама.

Многие шепотом говорили:

– Он имеет дерзость вывозить в общество свою любовницу!

– Как любовницу? Где вы ее видели?

– В Спа, где он был с женой.

Персиковый Цветок – драгоценная любовница для путешествий: в Париже она обманывает любовника, в путешествии – его знакомых.

Глава 2. Сестра Агнеса

Перешли к более чувствительной истории, рассказывал ее воин, генерал, раненный при Сольферино.

* * *

Меня силой утащили с поля битвы и поместили в ближайшей вилле, оставленной всеми обитателями; к счастью, отыскалась ванная комната, в которой нашлась проведенная из источника вода; это спасло меня. Я опустил в воду раненое колено и держал его так целую ночь.

На другой день прислали ко мне монахиню, молодую девушку, которая ходила за мной с несравненной кротостью и неловкостью: во время перевязывания раны я кричал во все горло, но она взглядывала на меня, и мой крик смолкал. Глаза у нее были чудесные, почти черные с синеватым отливом. Поэтому я однажды решился сказать ей:

– Смотрите, но не прикасайтесь ко мне.

До этого времени я был для нее не мужчиной, а раненым, но так как раненый поправлялся, то она стала замечать, что в моих словах заключается не одно только чувство признательности. Два раза в день она ходила в монастырь молиться Богу. Напрасно представлял я ей, что Бог вездесущ, она упорно толковала, что единственно перед алтарем чувствует близость божества. Во время ее отлучек я находился в беспомощном состоянии и пришел в еще худшее, когда она объявила, что не придет больше, так как вечером вернутся хозяева виллы.

Я забыл сказать, что она была итальянка и так же плохо говорила по-французски, как я по-итальянски; тем не менее мы отлично понимали друг друга.

При этом неожиданном прощании я пожал ей руку и высказал свое сожаление:

– Что мне делать без вас, сестра?

– А мне!

Несколько минут мы молча смотрели друг другу в глаза.

– Я увез бы вас во Францию, сестра, если бы вы не были монахиней.

Хоть я не сентиментален, однако прослезился. Она заплакала.

– И мы больше не увидимся?

– Нет, – отвечала она, – бедствия войны дали нам некоторую свободу, потому что мы все ходили за ранеными, теперь же все кончено.

– Нельзя видеться с вами в монастыре?

– Нет, но если вы будете ходить к обедне, то можете каждое утро видеть меня сквозь решетку.

Я не вольнодумец, однако более десяти лет не бывал у обедни.

– Хорошо, сестра, я приду к обедне.

Монастырь был смежен с церковью, так что монахини ходили через коридор в небольшую часовню, отделявшуюся двумя решетками, сквозь которые можно было видеть их в полумраке.

Это было слабым для меня утешением, но, не смея похитить монахиню, я дал себе слово сходить в назначенную церковь хотя бы для того, чтобы проститься в последний раз. Я не подозревал, что во мне зародилась истинная любовь.

Напрасно увещевал я себя, что не следует подчиняться сердцу – последнее оказалось сильнее рассудка. Через несколько дней я попробовал выйти из дома и прежде всего отправился в церковь; вследствие этого обитатели виллы решили, что я добрый христианин.

Разумеется, я стал возле решетки ограды, отделявшей церковь от монастырской часовни, и едва повернул голову, как тут же увидел монахиню, которая также уже заметила меня. Опять мы молча и долго посмотрели друг на друга.

Я молился с жаром. Обедня показалась мне очень короткой, я остался в церкви, чтобы проститься с монахиней. Хотя она была не близко от меня, однако до моего слуха долетели ее слова: «До завтра!»

На другой, на третий день и в течение целой недели я каждое утро ходил к обедне, и каждый раз монахиня говорила мне: «До завтра!»

Наконец я решился положить этому конец и дал себе слово проститься навсегда с ней.

Сказано – сделано. Но каково было мое удивление, когда недалеко от меня упало небольшое кожаное портмоне, которое я храню с того времени как талисман.

Генерал вынул из жилетного кармана крошечное портмоне и показал его нам.

– Оно стоит не больше двух су, – продолжал он, – но дорого для меня по многим причинам; с того времени, как оно находится в моих руках, я храню в нем деньги для бедных. Но дело не в этом, и я продолжаю свой рассказ.

Портмоне лежало на расстоянии метра от меня; я подтащил его палкой, поднял и открыл; разумеется, в нем не было ни золота, ни серебра, но была записка, которую я торопливо прочитал:

«Послезавтра останьтесь в церкви. Я приду за вами».

«Остаться в церкви – значит рисковать получить неприятность, – подумал я, – но чему быть, того не миновать».

В назначенный день, когда стали запирать церковные двери, я вернулся и спрятался в исповедальне. Едва наступила ночь, как я стал ежеминутно надеяться увидеть сестру Агнесу, но ничто не нарушало царившего вокруг безмолвия. Я, как известно, не страшусь врага, но, подобно Тюренну, боюсь привидений. Я даже не люблю ехать по лесу в темную ночь; представьте же себе, как приятно было мне сидеть одному в пустой церкви. Я сердился на себя и в каждом бое часов слышал погребальный звон.

Было уже одиннадцать часов, но сестра Агнеса не приходила. Я вышел из исповедальни и, подобно тени, бродил по церкви, натыкаясь на скамьи и столбы, надеясь ежеминутно увидеть мою монахиню. Я предполагал, что она добыла себе ключ от решеток и уведет меня в какой-нибудь известный только ей одной уголок монастыря, где мы сможем свободно разговаривать, не оскорбляя святости места.

Когда пробило одиннадцать часов, за решетками блеснул свет и упал на ступеньки алтаря. Сердце у меня билось сильно. Я пошел к решетке в полной уверенности, что сестра Агнеса отопрет ее, но услышал говор.

«Стало быть, она не одна», – подумал я с беспокойством и в сотый раз пожалел о своем приходе. Подходя к хорам, я, к своему удивлению, заметил четырех монахинь, зажигавших свечи около гроба. Лица монахинь были закрыты, но я тотчас