Крик тишины - Дакота Уиллинк

же историю для American Express и Master Card. После последнего звонка снова смотрю на дом. Внутри всё тихо. Представляю, как Джианна сидит за кухонным столом и жалуется Наталии на меня. Одна лишь мысль о том, что она скажет обо мне что-то плохое, заставляет мышцы напрячься. Швыряю кошелек и телефон на пассажирское сиденье, стискиваю руль так, что костяшки пальцев белеют.

— Ебаная сука, — шиплю и завожу двигатель. Отъезжаю от обочины и мчусь по темным улицам Индиан-Хилла в сторону Эйвондейла.

После долгого дня всё, чего мне хочется, — это вернуться домой, быстро перекусить, а потом отправиться на встречу с Синтией в том самом кондоминиуме, который я до сих пор держу на 4-й Западной улице. Я рад, что сохранил это место после смерти матери. Оно идеально подходит для определенных целей. Прошло уже несколько недель с тех пор, как я в последний раз ощущал мучительные удары экстаза Синтии в Белой комнате, и сейчас я уже опаздываю. Просто я не планировал, что дерзкий язык Джианны всё испортит. Из-за нее пришлось отменить встречу с Синтией и присматривать за своей глупой женой.

Спустя двадцать минут я подъезжаю к крошечной квартире в Эйвондейле. На ступеньках перед зданием валяется бомж. Его присутствие раздражает до предела. Именно из-за таких, как он, Эйвондейл заслуженно считается дерьмовой дырой в глазах большинства жителей Цинциннати — и, конечно, из-за уровня преступности, который стабильно выше среднего.

— Свали отсюда на хрен! — рычу на грязного ублюдка.

На нем рваная армейская форма, но это не означает, что он военнослужащий. О, нет. Я знаю таких. Вечно клянчат, играя на жалости. Наверняка купил эту форму в AMVETS[18], думая, что в ней вызовет сочувствие у прохожих.

Скорее всего, он даже богаче меня.

Он рычит, когда я резко пинаю его. Бью во второй раз — уже сильнее. Медленно он собирает свой мешок с бог знает чем и поднимается на ноги. Меня чуть не выворачивает от вони. Достаю кошелек, открываю его и демонстрирую значок. Вид удостоверения заставляет его шевелиться быстрее.

— Ухожу, мужик, — бормочет он, добавляя что-то вроде извинения и, пошатываясь, делает несколько шагов. Если бы он не вонял так ужасно, я бы, наверное, врезал ему в третий раз.

— Иди и найди себе работу, никчемный кусок дерьма! Лучше тебе больше здесь не появляться!

Не в силах терпеть гнилостный запах, спешу внутрь, поднимаюсь по лестнице в свою квартиру на четвертом этаже. Захлопываю за собой дверь, и от удара с потолка на грязный пол сыплются пыльные хлопья гипсокартона. Поднимаю глаза и вижу трещину в потолке, вызванную протечкой воды.

— Отлично. Этого мне еще не хватало, блядь!

Жалкому арендодателю этого убогого жилья лучше бы поскорее починить крышу. День и без того выдался дерьмовым. Содержать три квартиры — дорогое удовольствие, а в этом месяце я на мели. Планировал прихватить немного налички с сегодняшнего рейда на наркопритон, но, как назло, объявился комиссар Грейсон. Сказал, что хочет лично проследить, как мы упаковываем улики, и я сразу почуял, к чему он клонит. Грейсон что-то заподозрил, и я скорее сдохну, чем позволю ему нарыть на меня хоть что-то — даже сейчас, когда с финансами туго.

Вместо этого подложил несколько пачек стодолларовых купюр под переднее сиденье машины новичка. Когда их найдут по «анонимной» наводке, этого хватит, чтобы на время отвлечь внимание от меня. К тому же новичок — слабак. Может, духом и крепкий, но «плоть слаба». В нашем деле такие не выживают.

Смотрю на фотографию матери, стоящую у входа на столике, в обрамлении свечей. Не обращая внимания на ее лицо, зажигаю семь фитилей, готовясь к тому, что должно произойти. И всё же чувствую ее взгляд, будто он прожигает кожу, обвиняя меня.

— Не смотри на меня так, мама. Это была ее вина. Ей нужно было преподать урок.

Я не могу иначе. Джианна не имеет права бросать мне вызов. Нет. Она должна быть смиренной. Моя девочка послушная. Сегодняшний вечер выдался просто охрененно неудачным. Возможно, я зашел слишком далеко, но всё это ее вина. Не то чтобы я хотел ее ударить.

Подхожу к пробковой доске, усеянной фотографиями Джианны, и провожу пальцем по ее нетронутому лицу. Такая красивая. Но разум не может стереть из памяти образ избитого лица: глаз распух сильнее, чем я ожидал, полная нижняя губа треснула, покрылась кровью. А потом она еще и упала спиной вниз по лестнице. Это была только ее вина. Однако, я всё же чувствую укол вины из-за того, что бросил ее там. Нужно было проверить, как она… Вместо этого я просто оставил ее и ушел.

Теперь я должен понести наказание.

Взгляд скользит к соседней пробковой доске, где развешаны снимки Синтии. В ней есть жесткость — резкий контраст с мягкостью моей жены. Причем эта жесткость не поверхностная. Синтия понимает меня так, как Джианна никогда не сможет. Она знает, когда мне нужно наказание, и не стесняется его применять. В спальне она беспощаднее, чем в зале суда. В следующий раз, когда мы встретимся, она точно будет знать, что нужно сделать. А до тех пор мне придется справляться самому.

Я отворачиваюсь от стены с фотографиями и возвращаюсь к столу со статуей Девы Марии. Переворачиваю ее лицом к стене, то же самое делаю с фотографией матери — кладу рамку лицом вниз. Они знают, что я заслуживаю наказания, но им не обязательно быть этому свидетелями.

Снимаю одежду, аккуратно складываю штаны и рубашку на пол. Мой взгляд падает на флакончик с духами «Chantilly», который храню со всеми вещами матери. Она обожала эти духи. Считала, что несмотря на невысокую цену, они пахнут лучше любого дорогого парфюма. Я был счастлив, когда Синтия согласилась душиться ими ради меня.

Но сегодня я не могу быть с Синтией.

Хмурюсь, стараясь не зацикливаться на этом. Беру крошечный флакон, снимаю золотой колпачок и трижды распыляю «Rose Damask and Jasmine» на голую кожу. Мой член твердеет от одного лишь запаха. Ожидание того, что будет дальше, почти невыносимо. Ставлю флакон обратно — точно в то место, где он стоял. Скольжу взглядом по семи горящим свечам в красных стеклянных подставках. Каждая символизирует один из семи смертных грехов.

Двигаюсь медленно, стараясь не задеть пламя, и беру свечу, что олицетворяет гордость. Кремовый, горячий воск скопился у основания фитиля. Откинувшись назад, я выливаю горячую жидкость себе на грудь, очищая себя от всех гордых желаний и побуждений.

— Бог гордым противится, а смиренным дарует