Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

И вот ее награда.

Она упала на колени возле стула и с таким выражением набожности и раскаяния сложила руки, что опомнившийся Даниэль был глубоко тронут.

– Простите, – сказал он вдруг, становясь перед ней на колени.

Она повернула к нему голову и, видя, что Даниэль не смеется над ней, бросилась ему на шею, говоря:

– О, Даниэль, как я вас люблю!

Один ласковый взгляд Даниэля разогнал ее горе, как солнечный луч разгоняет облака.

– Видишь ли, – продолжал Даниэль, – не я виноват в этом: я не помню себя в гневе. В другой раз не будь такой кроткой, когда увидишь меня угрюмым. Я жил с кокотками, которые приучили меня драться: это дурная привычка, но я брошу ее.

Прошло несколько дней спокойно. Даниэль не играл и был особенно нежен к Клотильде.

Рассказанная сцена сильно потрясла бедняжку. Она стала ходить каждый день к обедне и молиться о нем и о себе. Клотильда не сомневалась в том, что Даниэль сделается прежним влюбленным Даниэлем, который обворожил ее.

Однажды вечером, когда она заснула с этой сладкой мечтой, ее разбудил де ля Шене, возвратившись из клуба.

– Я играл, – сказал он, смотря на нее блуждающими глазами.

– И проиграли? – спросила Клотильда, испуганная его бледностью и выражением лица.

– Да, проиграл. Почему ты не остановила меня?

– Отчего? Разве я знала! Вы сказали, что идете ужинать с друзьями.

– Не будь ты так глупа, ты угадала бы, что я отправлялся играть. Говорил же тебе, что ты приносишь мне несчастье.

– Даниэль! Даниэль! Не убивайте меня своими словами!

И Клотильда невольно заплакала.

– Ну, опять открылись шлюзы!

– Разве весело видеть вашу постоянную жажду игры?

– А разве весело видеть вас постоянно в слезах? Ну, извольте перестать плакать. Смейтесь.

– Вы думаете, что у меня нет сердца? Что я кукла?

– Да, кукла, кукла! Кукла, которая болтает одно и то же; кукла, которую я готов уничтожить.

И с этими словами Даниэль, взбешенный кротостью Клотильды, схватил ее за руку и начал трясти.

– Опять! – сказала она с истинно оскорбленной гордостью.

– Жеманиться! – вскричал он, не владея собой.

Даниэль стащил ее с постели и бросил на медвежью шкуру.

Клотильда невольно закричала.

Со своей стороны, Даниэль не мог удержаться и не бить ее. Но теперь он действовал как разъяренный сумасшедший. Когда она пробовала встать, Даниэль отталкивал ее. Тщетно просила она пощады самым кротким голосом: он внимал только голосу своего гнева.

Наконец, его поступок представился ему во всем ужасе; но теперь он не бросился к ногам Клотильды молить о прощении, а побежал в свою комнату за револьвером.

Точно ли хотел он умереть?

Может быть, но он не нашел ни одного заряда.

Даниэль торопливо пошел к Девиму купить зарядов; он не хотел, чтобы утро застало его в живых.

Чистый воздух освежил его; он подумал, что еще не все погибло. Небо было прекрасно, солнце ярко светило, и никто, кроме него, не желал смерти. Он решился жить, хотя считал себя недостойным того.

Он встретил одного из своих приятелей, биржевика, который заговорил с ним о биржевой игре.

Даниэль подумал, что это именно и есть настоящая игра. Приятель, заботившийся больше о своем куртаже, внушил ему убеждение, что отчаянный игрок всегда сделается хозяином биржевой игры.

Даниэль еще раз поклялся не брать в руки карт, написать тетке, просить у нее двадцать тысяч франков и, покупая из первых рук трех- и пятипроцентные фонды, составить постепенно состояние.

Заплаканное лицо Клотильды мучило его, но любовь ее была так велика, что бедняжка, конечно, забудет все при одном его ласковом слове, взгляде.

Ему хотелось вернуться домой и утешить ее, но биржевик уговорил его идти завтракать у Биньона, где обещал ознакомить с биржевым языком.

Не раньше часа вернулся Даниэль домой. Отпиравшая ему дверь горничная закрыла лицо, как будто хотела скрыть свои слезы. Он молча прошел мимо нее и направился к комнате Клотильды, удивляясь тому, что стол не накрыт в столовой.

– Клотильда, – сказал он нежным голосом, как будто хотел доказать, что сознает себя виновным.

Клотильда не вышла к нему навстречу, как было по своему обыкновению.

Он переступил порог с тревогой и печальным предчувствием.

Клотильды не было.

«Где она?» – спрашивал он себя, подходя к постели.

На смятой постели он увидел конверт с черной каймой и узнал почерк Клотильды.

– К чему черная каемка? – прошептал он. – Клотильда не носит траура.

Письмо было адресовано ему; он в сильном волнении распечатал его.

Письмо было тем красноречивее, что заключалось в следующих немногих словах:

Прощайте, Даниэль; я вас очень любила и умру, повторяя ваше имя; но, по крайней мере, одни только волны будут меня трепать.

Клотильда

Книга двадцать шестая. Парижские истории

Глава 1. Дух противоречия

У княгини по-прежнему продолжали за чаем рассказывать различные происшествия интимного и влюбленного, благоразумного и эксцентричного Парижа. Читали прямо в этой старой, но вечно новой книге.

Я передам здесь некоторые рассказы, неизвестные потому, что в числе гостей княгини не было репортеров. Воображают, будто знают Париж по журналам и фельетонам, но знают только политический и литературный Париж; светский же неизвестен, потому что его присяжные живописцы рисуют приблизительно: один – боясь попасть в исправительную тюрьму, другой – опасаясь иметь ежедневно дуэль, третий – по причине плохого зрения, четвертый – потому, что рисует только карикатуры. По этой-то причине всегда найдется несколько салонов, недоступных для журнальной сплетни. Чтобы знать интимные происшествия, нужно уметь хранить тайну семейную и тайну любовную.

Общество собралось прекрасное, мужчины были любезны, женщины веселы. Пообедали отлично. Отведав шампанского, женщины пили кофе, чтобы прогнать любовные грезы. Но маркиз, вливший во все чашки «Красного сна», сказал мне вдруг:

– Как печален Довернь!

– Не влюблен ли он? – спросил я у маркиза.

– До безумия. Посмотрите, как страстно смотрит он на молодую женщину, Марию Фарель, которая похожа на девушку.

– Она была недолго замужем!

– Да, он хотел бы жениться на ней, но прежде своей любви так отлично восставал против этого чувства, что Мария Фарель отвечает ему теперь его же словами. Он умирает с горя, любит до безумия, но ему постоянно отвечают смехом, тем самым, которым он сопровождал свои речи о любви.

В Париже множество людей, смеющихся над действием уравновешенных простаков, которые живут помаленечку и продвигаются бесхитростно к своей цели, почти не зная дороги. Нужно видеть, как всезнайки, не верящие ни во что, остроумно смеются над добродушными созданиями, которые ударяются головою и