Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

сердцем о подводные скалы жизни. В мире есть актеры, исполняющие свою роль, и зрители, освистывающие комедию. Эти непогрешимые насмешники никогда не бывают причастны к человеческой глупости; они самые практические люди в мире, снимают все маски и знают самые тайные пружины. Действительно, кажется, что они одарены вторым зрением и потому могут читать в человеческом сердце и открывать все его тайны. Вся забота их заключается в том, чтобы не попасть впросак. В мире должны быть обманывающие и обманываемые, молоты и наковальни; упомянутые люди и есть молоты, умники, осмеивающие и обманываемые. И самое замечательное здесь то, что они бывают жертвой обмана, чужого и своего собственного.

Выслушайте же теперь следующую историю.

В Париже и в иных местах все знают знаменитого художника Альфонса Доверня, обладающего большим талантом. Это лучший живописец нравов. У него есть дарование, естественность, колорит. Картины его ценятся чрезвычайно дорого. Он пишет семейные сцены, которые можно назвать истинными страницами современных комедий. К несчастью, он вздумал быть слишком глубоким, сочетать философию с умом и начал с того, что прямо ухватился за человеческое сердце, почти не зная его; кончил же тем, что остановился на дороге вследствие нелепого желания преодолевать стремнины и прыгать через пропасти.

Но какую бы дорогу он ни избрал, весь Париж оправдывает его; у одних людей бывает один, два, три льстеца, у него же их – тысячи.

Довернь – отличный человек, щедрый, с веселым смехом, искренним приветом на губах, но допускает критику только на своих насмешливых устах. Он прав, потому что критика никого не исправляет.

Подобно Грёзу, художник Альфонс Довернь стал проповедовать. Всякий хочет переделать мир по-своему; поэтому Довернь быстро сделался модным человеком в мире страстей; к нему ходили открывать свое сердце и со слезами каяться в своих прегрешениях. Обыкновенный человек удовольствовался бы утешить грешницу или полугрешницу; но художник хотел играть высшую роль. Стоит ли быть утешителем? Нет, он станет обвинять кающуюся, скажет ей, что любовь есть лишь обман, что одни только бессердечные женщины попадают в опасности, между тем как другие умные женщины знают, что сердца не существует; благодаря этому силлогизму Довернь приобрел себе права на титул папы парижского ума.

Странное и несообразное честолюбие для живописца, скажете вы. Почему он не довольствуется писанием картин, этих мастерских произведений, изображающих современные нравы? Потому что никто не доволен своим положением. В жизни самый жалкий стремится попасть на авансцену. Для Доверня мало быть на авансцене, ему хочется еще подняться цыпочки и читать увещания.

Прежде всего, Довернь хочет доказать, что он один имеет привилегию видеть издалека и с высоты, видеть все и притом безошибочно, почему никогда в жизни не ошибался. Он слишком хитер, говорят его льстецы. Прочтем роман его жизни.

Быть может, Довернь дал Александру Дюма мысль о полусвете, в котором он как будто родился, но из которого изгнал себя навеки. Вы можете побывать во всех кружках парижского полусвета и никогда не встретите его. Правда, он также не ездит в настоящий свет, потому что его нет; как в политике, так в искусстве, даже в литературе, существует только полусвет.

Противоречия Ж.-Ж. Руссо ничто в сравнении с противоречиями Альфонса Доверня. Он мог бы, если бы желал, прибавить к своей фамилии апостроф, ибо род его древнее всех, но он презирает титулы и гербы, говоря, что они были хороши в то время, когда всякий имел знамя, броню и меч. Но это не помешало ему влюбиться в первую герцогиню, которая позировала для него; прочие женщины, знакомые ему, превосходили герцогиню красотой, но так как они были простые смертные, то Альфонс Довернь не обратил на них милостивого ока, между тем как для герцогини забыл свои любимые этюды, мастерскую и палитру. Герцогиня увлекла его до Везувия, до мыса бурь. Он, смеявшийся над старомодной любовью и вечными цепями, привязался навеки к замужней женщине. Когда он возвратился с ней в Париж, над ними стали подтрунивать, но он смеялся над собою громче всех, говоря, что связь с замужнею избавляет его от труда жениться на ней. Герцогиня овдовела, и он, конечно, вступил с нею в брак. За это, разумеется, нельзя его упрекать, он исполнил свой долг; но я потому упоминаю об этом, что хочу ярче выставить его противоречия. Он отрицал дружбу, хотя был хорош для своих друзей. Умирает один из них и оставляет ему в наследство замок. Довернь должен бы отказаться от наследства, желая быть верным своим принципам; однако он не только принял, но, для большего противоречия с самим собой, отдал замок друзьям.

Он не верил в любовь, считая ее годной лишь для глупцов. Тогда-то Мария Фарель ясно дала понять ему, что он болтает вздор, желая казаться умным.

Небольшого труда стоило ей доказать Доверню, что он напрасно осмеивает влюбленных; Мария Фарель сделала ему умильные глазки, улыбнулась и, усвоив его тезис, объявила, что любви не существует, что она простой обман чувств и что было бы прискорбно впасть в это дурачество, приравнивающее женщину к скоту.

Она так хорошо притворилась невинной и неверующей, так искусно уклонялась от первых прельщений художника-доктринера, что зажгла в нем одну из сильнейших страстей. Он любит ее до безумия, она же упорно сопротивляется ему. Тщетно кается он, выражает готовность загладить свое неуважение к господину Купидону – она ни на волос не уступает, беспрерывно повторяет ему его же сентенции и говорит, что больше доверяет его уму, нежели сердцу. Первый убил последнее.

Клянусь вам, комедия отлично сыграна. Мария Фарель – гениальная комедиантка и ради своей потехи убила бы Доверня. Посмотрите, едва можно узнать в этом бледном привидении человека, смеявшегося над всеми. А если бы вы его видели вчера в Опере! Он пожирал глазами Марию Фарель, которая ни разу не повернулась в его сторону.

И таким-то образом все в мире оказывается непостоянным, ничто не выстаивает: ни характеры, ни теории, ни страсти, ни гордость; дух противоречия вечно будет комедией из комедий.

Глава 2. Чудесный лов рыбы

Маркиз рассказал нам о следующем происшествии.

Княгиня С. Грациан прелестна. С ней нельзя говорить о политике, потому что вся ее политика заключена в том, чтобы быть прекрасной и умной. Искусство рано привлекло ее к себе, но тем не менее она окружила себя самым блестящим двором, не довольствуясь геральдическими князьями, а жаждая владык литературы и искусств, прославляющих себя книгой, картиной, изваянием. Память ее уже украшена золотым ореолом. Он с бо́льшим еще блеском будет напоминать грядущим векам