Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Вся эта комедия разыгрывается с таким искусством, что всякий поклонник считает себя особо привилегированным. Кто не почел бы за счастье доставить удовольствие этим чудным голубым глазам, которые пробуждают столько поэзии в вашей душе?

Тем более что дама чрезвычайно бескорыстна: едва удостаивает принять букет и упорно отказывается от всего прочего, за исключением розовой жемчужины.

Знаете ли, сколько раз ювелир продал розовую жемчужину с того времени, как приехала эта дама в Париж? Двадцать один раз! Следовательно, дама получила двести десять тысяч франков.

Глава 8. Таков уж свет

Теперь была очередь республиканца рассказывать.

Ширак, врач герцога Орлеанского, был весьма умный оригинал, не умевший сказать ни одного глупого слова.

Он не замечал своей болезни, до такой степени заботился о здоровье своих ближних; но раз ему вздумалось пощупать у себя пульс. «Ах, черт возьми, – сказал он, – человек-то должен умереть – меня позвали слишком поздно!»

Теперешнее общество щупает себе пульс и повторяет слова Ширака; оно воображает, что погибло и что поздно приглашать врача. По моему мнению, общество плохо пощупало себе пульс; это просто женщина, страдающая головокружением, скучающая от своего счастья и жаждущая приключений.

Однако все к лучшему в самой нереспубликанской республике. Теперь только счастливые люди жалуются; миллионы считают себя нищими и боятся завтрашнего дня. Добродетель плохо вознаграждается добродетелью. «Как постелешь, так и уснешь» – пословица не основательная; общество уснуло на золотом ложе и хочет повернуться на другой бок. Я не отчаиваюсь увидеть через год неожиданно зеленеющую Аркадию, ибо поговаривают о поощрении рогатого скота.

После всего этого что делать со светом, где «я» слишком явно занимает первое место; это деспотизм «я»: говорят без устали о свободе, не понимая этого слова. Хотят свободы для «я», а «я» – беспощадный деспотизм.

Вчера один из моих друзей, лучший в мире человек, видит на Елисейских полях джентльмена, упавшего на мостовую из фаэтона.

– Боже мой! – вскричал мой друг, взглянув на джентльмена, лишившегося чувств. – Какое ужасное зрелище! К счастью, со мной всегда флакон с водкой. – И он одним духом выпивает флакон. – Без этого я заболел бы, – продолжал он, бледный и взволнованный.

Общество говорит, что ищет себе спасения и призывает всех докторов: докторов политики, докторов морали, докторов теологии, докторов атеизма. Это напоминает мне одну великосветскую даму, жившую в своем нормандском имении; постоянно скучая, она каждый вечер и каждое утро придумывала новые выходки в соседнем городе; ее кучера и почтальоны имели на нее зуб и возили ее самым отвратительным образом. Однажды она призывает садовника.

– Матюрен, – сказала она ему, – можешь ли заменить кучера на нынешний день?

– Могу ли! Вы, конечно, забыли, что прошлой осенью я имел честь опрокинуть вас?

Общество похоже на эту даму.

Глава 9. Большой свет

Госпожа Арманд ван Кессель – голландка, которая соскучилась в Голландии и приехала скучать в Париж. Ей наговорили, что Париж – ад мужей и рай жен; поэтому она отправилась туда, не бросив взгляда сожаления на свой отель в Амстердаме и на дачу в Савентгейме. И, однако, если ее отель имел отталкивающий, скучный вид, то ее дача красовалась розами; правда, садик был кукольный, но в нем росли цветы на цветах.

Тщетно искала она развлечения для сердца и для ума в Амстердаме и Савентгейме: она жила здесь, точно в могиле, с молчаливым мужем, который на ее невинное кокетство отвечал только облаками дыма. Добряк курил во сне, до такой степени боялся проснуться.

Итак, госпожа ван Кессель приехала в Париж с двумястами тысячами ливров годового дохода, оставив мужа храпеть в Голландии. Впрочем, он обещал прибыть в Париж, когда проснется.

Она испугалась своего счастья. Жить в Париже, ездить в лес и в Оперу, являться на всех балах, сталкиваться с герцогинями и актрисами, щеголяя лошадьми на Елисейских полях, открыть свои салоны светским людям четырех стран света, ходить к обедне в модные церкви – значит умереть от радости; поэтому она была олицетворенной радостью в первые недели. Она присматривала за меблированием своего отеля, напевая мотив из «Свадьбы Фигаро». Она купила двух чистокровных лошадей, приобретших славу в Спорте и прозванных Кастором и Поллуксом. За две недели госпожа ван Кессель издержала полтораста тысяч франков. Муж позволил ей увезти с собой фламандские ковры, картины Рембрандта, Рубенса, Рейсдаля, Гоббемы, так что покои ее отличались некоторой пышностью. Впрочем, она была женщина со вкусом, не желавшая обращать свой отель в складочное место, где изящное спорит с отвратительным. Она весьма основательно говорила, что необходим отдых для глаз и что нельзя соединять прекрасные вещи как попало. У нее было четыре ценные картины; она купила еще четыре: Делакруа, Диаца, Цима и Коро, чтобы иметь также современные произведения искусства.

Устроив все, она нашла свой отель восхитительным, но заметила, что не хватает одного.

Именно общества. В этой позолоченной клетке находилась одна только птица; как заманить других? «Я позабыла об этом», – сказала себе госпожа ван Кессель.

Но она не сомневалась в том, что все сочтут себя счастливыми видеть ее красивый отель и сидеть за ее столом; она дала себе слово обедать на славу. В Голландии едят плохо, но госпожа ван Кессель знала, как нужно обедать; она прежде уже бывала несколько раз в Париже, где постигла искусство чревоугодия, и притом часто размышляла над Брилья-Савареном [98]. Что касается общества, то оно собралось из представителей различных наций – цвет иностранных герцогов, маркизов, графов, баронов, князей – и рыцарей всех видов промышленности.

А женщины! Налицо были все модные куклы. Нашлось восемь особ самого отчаянного стиля.

Шествие открывала Земной Ангел со своим обворожительным личиком. За ней следовала возвратившаяся из Италии Боярышник, называвшая себя маркизой Рома, потому что вступила в морганатический брак с римлянином.

Почти в то же время доложили о госпоже де Лорм, правнучке Марион Делорм [99] по нравам, если не по крови.

Госпожа де Лорм привезла с собой нашу тряпичницу, которая усвоила приемы светской девушки.

Затем следовала Роза-из-Роз, принявшая фамилию иностранного князя и вошедшая в салон с удивительной развязностью.

Потом девица Виргиния, которую мы встретили с Безжемчужной Корой у Лаборд и из-за которой утопился господин Павел; правда, он первый начал ссору, нанеся Виргинии рану ножом. С некоторого времени девица Виргиния жила скромно, почему и простили ей прежние ее грехи. Она появлялась в некоторых иностранных салонах под тем