Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Однако приехали две иностранки, бывавшие всюду: княгиня Три Звездочки и Прекрасная Диана, та самая, которая оставила несколько строк в памятной книжке княгини Шарлотты.

Госпожа ван Кессель не помнила себя от радости, принимая столь прекрасное общество.

Мужчины соответствовали дамам. Увидев их, префект полиции почувствовал бы желание выгнать одних и арестовать других, так как здесь находились граф Бомине, виконт де Шатофондю и шевалье де Бонди – все трое с иностранными орденами.

Госпожа ван Кессель от чистого сердца улыбалась всему этому обществу. «Наконец у меня салон, где проводят весело время», – говорила она самой себе.

Нисколько не веселились, потому что изгнали естественность; женщины рисовались и говорили, едва шевеля губами; мужчины мерили друг друга взглядами, как будто готовились к поединку. Но естественность явилась, когда госпожа ван Кессель предложила танцевать.

– Отлично, – сказала Роза-из-Роз Земному Ангелу, – до сих пор никто не знал, как себя держать.

Начали танцевать с величественной важностью, как при дворе Людовика XIV. Но в третьей кадрили все эти дамы показали себя.

Госпожа ван Кессель совершенно справедливо оскорбилась их вольностью.

– Правду сказать, – обратилась она ко мне, – парижские светские женщины позволяют себе чрезмерно подчиняться своим фантазиям.

– Поверите ли, – отвечал я, – есть разница между светскими женщинами. Все эти танцующие особы принадлежат к самому веселому обществу.

– Что это значит?

– Значит то, что к вам на новоселье привезли цвет наших куртизанок.

– Возможно ли?

– Это случается почти со всеми иностранками, которые первый раз открывают свои салоны в Париже. Удивляться нечему. Прогуливаясь в июне по полям, вы не обращаете внимания на колосья, которые в скором времени превратятся в золотое зерно, а наклоняетесь сорвать васильки и дикий мак, то есть плевелы.

Глава 10. Месяц пожаров

Один американский генерал завел речь о парижских пожарах и об опасности любить милые парижские создания.

– В Америке, – говорил он, – если случится пожар, то горит целый город; в Париже пожар ограничивается квартирой какой-нибудь актрисы. Я видел несчетное количество погоревших актрис; их обвиняют в поджоге, и это тем вероятнее, что они окружены пылающими сердцами.

Аврелиан Шоль мог весьма основательно сказать:

– Нет ничего нового на свете; госпожа *** не сгорела на этой неделе, равно как и подобные ей особы.

Действительно, последний пожар истребил на тридцать тысяч франков движимости у одной очень красивой quasi-кантатрисы.

Страховые общества, принявшие на страховку эту движимость, громко вопиют, но им отвечают: «Зачем страхуете актрис? Разве не сгорела дважды Сагара, обворожительная женщина? Будьте любезны, но лучше устраивайте дела. Вы знаете, что имеете дело с прелестными ветреницами, которые ложатся поздно и никогда не гасят свечи. Осмелитесь ли обвинять в поджоге принцесс театральных подмостков? В таком случае они заставят уплатить триста тысяч франков проторей и убытков за оклеветание их в бесчестном поступке».

Не до́лжно обвинять этих театральных дам за пожары в их помещениях. В сущности, они честный народ; притом у quasi-кантатрисы сгорели ее любимые собаки, следовательно, тут не было предумышленности.

В Париже пребывает одна иностранка, которая не краснея выезжает в общество, хотя совершила преступление: сожгла мужа.

Впрочем, есть одно обстоятельство, смягчающее вину: муж не любил ее. Зачем же в таком случае женился? В Америке мужчина видит красивую девушку без приданого и женится на ней, говоря, что красота – наличные деньги, и он прав; между тем как в Европе мужчина встречает безобразную женщину, но одетую в банковые билеты, и женится на ней, говоря, что нет счастья без денег, и оказывается неправ. Точно так поступил граф д’А.: женился на девице Арманде О., потому что за ней был миллион приданого. Но он плохо рассчитал: девица О. была особа с характером. Она не хотела сделаться посмешищем и потому резко заговорила с мужем.

– Я знаю, что у вас есть любовница, у которой вы под башмаком; но берегитесь, потому что я не намерена подчиняться вам. Если вы честный человек, я прощу вам покупку бриллиантов для любовницы, но, если вы женились только из-за миллиона, я сумею отомстить.

Муж не был честным человеком; жена завела себе поклонников, но тайно, не желая жужжать всем в уши, что она мстит мужу. К несчастью, это мщение оказалось безуспешным: муж, как древний философ, сказал: «Мудрец приготовлен ко всякому несчастью» – и продолжал проматывать с любовницей женин миллион, нисколько не заботясь о супруге.

Когда уважение оставит дом, тогда в нем нет ни мужа, ни жены, а есть преступники или сумасшедшие. Дело дошло до драки; муж заговорил о разводе.

– А, понимаю, – вскричала жена, – вы хотите развестись, потому что промотали состояние!

– Да, – отвечал холодно муж.

– Ну, я требую большего, – возразила жена, – вы убили мое сердце, мой рассудок, честь – я хочу вашей смерти.

Граф д’А. пробовал подшутить:

– Зачем вы желаете моей смерти, если я жажду только разлуки с вами?

– Я потому хочу вашей смерти, что она мое единственное мщение, а мщение, как вы знаете, услада богов и женщин.

– Пустяки! Мстят трусы и женщины, боги же и львы не мстят. Говорите прямо: желая моей смерти, вы имеете в виду вторично выйти замуж.

– Почему же и не так?

Разговор между супругами, достигнув самых высоких тонов, окончился ласками à la Сганарель [100]. Вам известно, как он отлично бил свою жену.

Вероятно, в этот день жена задумала избавиться от мужа.

Но как взяться за это? Он силен, она слаба; кинжал был слабым оружием в ее руках, яд казался оружием трусов. Притом она хотела убить мужа в припадке гнева, но, опомнившись, испугалась преступления.

Но вот что случилось: однажды вечером, застав мужа в постели с письмом любовницы в руках, она подожгла постельные занавесы и убежала, заперев дверь на ключ. Хотела ли она сжечь его заживо или только доставить ему возможность предвкусить адское пламя? Он стал кричать, но прислуга спала на другом этаже. Вероятно, сцена была ужасная: он, как безумный, толкался в двери. Комната была обтянута кретоном, и в одну минуту огонь перешел с занавесей на обивку. Граф д’А. открыл окно, но можно ли выскочить на улицу в ночном костюме?

Жена, наконец, сжалилась, отперла дверь и выразила притворное удивление, как будто не сама она подожгла. Но было поздно спасать графа – не от смерти, а от обезображения.

Об этом мщении жены говорили и говорят много во всех салонах. Нашлись ей защитники, которые обвиняют мужа в том, что он заставил ее