Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

Когда суд решил дело об их разводе, у графини осталось не больше трех-четырех тысяч ливров дохода, с которыми она играла бы жалкую роль в свете, если бы не помогли ей родные.

Но муж был действительно жалок со шрамами на щеках и на лбу. Грустно носить рубцы от ран, полученных у семейного очага.

Глава 11. Украденный ребенок

Разговор шел о фокусниках, которым приписывались всевозможные добродетели. По этому поводу маркиз рассказал следующее.

– Я не сентиментален, но также способен плакать и не далее как неделю назад плакал на площади Клиши. Труппа фокусников давала представление, и глотатель сабель спорил с исполином, глотающим змей.

Между тем как главные действующие лица обходили публику, собирая с нее доброхотную дань, девочка лет тринадцати-четырнадцати ходила на голове и руках, как будто была создана для того. Ради нее сыпались су, потому что она была красива и бледна, как Миньона. Я дал сто су и упрекал хозяина труппы в том, что он заставляет ребенка ходить неестественным образом.

– Не беспокойтесь, – сказал мне горластый паяц, – она забавляется больше вас и меня. Все ее счастье заключается в том, чтобы ходить вверх ногами. Посмотрите, она вертится колесом не хуже первых клоунов цирка. Можно подумать, что она там родилась.

– Стало быть, она не там родилась? – спросил я у паяца.

– У меня плохая память, и я готов присягнуть, что не помню, откуда и как она попала к нам; знаю только то, что она здесь как в родном семействе.

Паяц не кончил еще говорить, как из толпы вышел мужчина, бросился к ребенку и, взяв его на руки, вскричал:

– Моя дочь!

Но девочка как змея выскользнула из его рук и кинулась к паяцу, ища у него защиты против того, кто называл ее своей дочерью.

Мужчина подошел к ним; это был врач, у которого шесть лет назад украли ребенка.

– Моя дочь! Моя дочь! – повторял он, стараясь завладеть ребенком.

– Этот добряк болен, – сказал фокусник, перекидывая Марию на эстраду.

Отец обратился ко мне:

– Именем всего священного для вас заклинаю, помогите мне взять обратно дочь.

Я был тронут, как будто смотрел пятый акт драмы. Крик этого человека был непритворный. Я взобрался на эстраду, не заботясь о зрителях, которые думали, что смотрят комедию, так как фокусники играют свои пьесы то на открытом воздухе, то на сцене.

Паяц, в свою очередь, поднялся на эстраду, очевидно, с намерением защищать девушку.

Врач следовал за мной, уцепившись за меня, потому что от волнения не мог ни идти, ни говорить; он был близок к обмороку.

– Ободритесь, – сказал я ему, – ваша дочь будет вам возвращена.

Паяц снова принял веселое выражение, как будто комедия продолжалась. Я обратился к нему с важностью человека, играющего главную роль, и сказал:

– Этот ребенок украден кем-то из вашей труппы; возвратите его отцу.

– Ха, ха, ха! Есть еще простаки, воображающие, что воруют детей.

– Да, – отвечал я.

Столкнув его с эстрады, я подошел к девочке; последняя закричала от страха и приготовилась скрыться.

– Нет, нет, – говорила она, – я не хочу, чтоб меня отдали этому черному человеку.

Я держал ее за одну руку, а за другую – отец, который нагнулся поцеловать ее; но она оттолкнула его.

– Дочь моя! – сказал он и зарыдал.

Девочка попятилась; я удержал ее.

Между тем вернулся взбешенный паяц.

– Мой друг, – сказал я ему, – вы не можете запугать меня. – И показал кулак.

Паяц смирился, увидев, что зрители не на его стороне.

– Каково! – сказал он, повернувшись к отцу. – Из сострадания поднял я на улице этого оборвыша, и меня же еще упрекают в преступлении. Возьмите ее, если она согласится идти к вам.

– Никогда! – отвечала девочка, стараясь вырваться из объятий отца, которого не хотела узнать.

– Вы сами видите, что она не ваша дочь, – сказал паяц с большей смелостью.

– Поймете ли вы мое несчастье? – сказал мне отец, отталкивая девочку. – Она моя дочь… и не хочет быть дочерью…

Признаюсь, я не знал, что подумать. Врач, очевидно, не был сумасшедшим, но не подлежало сомнению также и то, что девочка чувствовала к нему непритворное отвращение. Освободясь от родительских объятий, она с неподдельной радостью бросилась к паяцу.

– Вот мой отец, – сказала она, обращаясь ко мне и к зрителям.

– Обнажите ее плечо, – сказал врач, – и вы увидите такую же родинку, какая есть у остальных моих двух детей.

Просьба врача была исполнена, несмотря на упорное сопротивление ребенка.

Паяц понял, что дело его проиграно.

– Ну, возьмите эту малютку, которую я считал своей, потому что любил как родную, – сказал паяц с непритворными слезами, поднося рукав к глазам. – Есть ли на свете человек несчастнее меня? Отдайте назад сбор, я не могу и не хочу сегодня работать.

Оказалось три с половиной франка в ящичке, с которым обходила девочка зрителей. Паяц великодушно отдал деньги назад.

Теперь его сторону приняли все, стоявшие до сих пор за отца.

– Приведите фиакр, – сказал врач.

– Не нужно фиакра, – возразила девочка, – я не поеду с вами, я не знаю вас, я хочу играть комедию и жить с товарищами и моим другом.

Слова «мой друг» сперва не поразили меня. И однако в устах девочки они были ужасны. Ее друг – осмелюсь ли сказать? – был ее любовник.

Да, этот ребенок, ломавшийся не хуже английского клоуна, пивший водку, как воду, с наглым взглядом, уже вступил на путь порока.

Это была Миньона, стремившаяся не к небу, а к аду.

В эту минуту врач, пришедший в себя, но не владевший собой, постиг все свое несчастье.

Он в ярости бросился на паяца, сбил его с ног и почти задушил.

Зрители разделились на две партии: одна держала сторону истинного отца, другая – сторону названного; вмешалась полиция и повела отца с дочерью, за которыми пошло до двадцати человек свидетелей.

Где теперь находится дочь?

В учреждении Кающихся, но отец не утешится, потому что она не исправится.

Фокусник убил ее душу.

Глава 12. Парижские состояния

Не один умный человек писал историю парижских случайно разбогатевших людей, но никто не обращал внимания на позолоченную нищету, в которой имеющие состояние не имеют денег, а имеющие деньги не имеют состояния.

Маркиз рассказал нам следующее:

– Если б серьезный математик – я говорю серьезный потому, что большинство этих господ изучают математику для того только, чтобы не уметь считать, – прибыл в Париж и открыл гроссбух частных состояний, то удивил