Лед и пепел - Мила Дуглас

Потом он поцеловал ее. Не как захватчик. Как человек, открывающий неизведанную землю. Глубоко, медленно, давая ей время ответить. И она ответила. Руки поднялись, коснулись его шеи, вплелись в густые волосы у затылка.

Его губы еще хранили вкус ее ответного поцелуя, когда руки скользнули вниз, обвивая талию. Он мягко направил ее не к ковру под ногами, а туда, где груда мехов купалась в самом жарком сиянии камина. Каждое прикосновение теперь было ключом, отпирающим невидимые оковы не грубой силой, а лаской, которая разжигала огонь не ярости, а взаимного, жадного желания. Он знал ее тело теперь. Помнил, где оставил боль. Обходил эти места или касался так, чтобы боль сменилась натянутой струной иного чувства. Ладони скользили по ее спине, вдоль позвоночника, обрисовывая лопатки, возвращаясь к лицу, шее, груди. Губы следовали за руками, оставляя не метки, а обещания. Он был умелым. Терпеливым. Дающим. Ощущения заставляли ее тело выгибаться не в попытке бегства, а в поиске большего. Его дыхание учащалось, срывалось на низкий стон, когда ее пальцы впивались в его плечи, когда она сама, теряя осторожность, тянулась к нему, отвечая на каждое движение.

Как она отзывается… Каждый вздох, каждый стон… глубже, чем эхо боли. Ее тепло, шепот его имени – не угли, а… вода. Опасная, живая, смывающая пепел с его ран. Нет! Не вода! Огонь. Она – огонь, и он горит в его же крепости, и тушить… не хочется. Только этот миг, где ее отдача рушит все редуты, возведенные годами.

Он вел ее к вершине не яростным штурмом, а умелым восхождением, зная тропы, чувствуя каждый ее отклик. И когда волна накрыла ее, сломав в тихом, прерывистом крике, он последовал за ней, его собственное освобождение вырвалось не рыком триумфа, а глубоким, сдавленным стоном, в котором было больше потрясения, чем победы.

Они лежали в сплетении тел и мехов, дыша в унисон, слушая, как трещит огонь. Его рука лежала на ее животе. Он смотрел в черноту потолка, где плясали отблески пламени.

Александр почувствовал, как внутри что-то надломилось с тихим, окончательным треском.

Что он наделал? Не с ней. С собой. Она вошла не только в его логово. Она вошла… под кожу. И выгнать ее… уже немыслимо. Просто тело? Одна из многих? Ложь. Страшная, сладкая ложь. Разницу он ощущал каждой клеткой. И это знание… страшнее любого врага. Страшнее памяти. Как победить… желание не обладать, а… принадлежать?

Тэссия прижалась щекой к его груди. Слушала бешеный стук его сердца. Гораздо громче, чем в купальне. Гораздо честнее. Она не улыбалась. Но внутри росла тихая уверенность, твердая, как скала под снегом. Лед не просто тронулся – он таял, обнажая почву, где уже пробивалось нечто новое. Хрупкий росток под беспощадным небом, но – живой. Он привел ее в свое последнее убежище. И потерял его. Навсегда.

********

На следующий день в охотничьем домике Александр, скупой на слова и жесты, ткнул пальцем в ближайший снежный холм:

– Вот там, за тем бугром… играли с сестрой. – Голос, обычно такой твердый, дрогнул на последних словах. – Мать потом отчитывала за промокшие варежки до самых сумерек…

Оборвался. Резко отвернулся. Спина напряглась, как тетива перед выстрелом.

Боль в его голосе, эта внезапная щемящая трещина в броне – ударила Тэссу сильнее зимнего ветра. Не думая, почти не дыша, она наклонилась, набрала горсть рыхлого снега и метнула ему в спину. Снежок!

Александр вздрогнул, обернулся. В глазах мелькнуло привычное негодование, но почти сразу его сменила искорка чего-то иного. Уголки губ дрогнули, а затем расплылись в медленной, настоящей улыбке, осветившей все его суровое лицо.

– Пленнице, – произнес он низко, с оттенком игривой угрозы, – сейчас действительно не поздоровится. Дерзость требует урока, милая Тэсса.

Он сделал один стремительный шаг. Тэсса вскрикнула, попыталась увернуться, но сильные руки схватили ее, легко подняли и перекинули через плечо. Она забилась, смеясь и протестуя, но он, не обращая внимания на ее легкие удары кулачками по спине, уверенно понес через порог обратно в тепло дома. Там, в центре главной комнаты, он осторожно поставил ее на ноги, но не отпустил, крепко держа за плечи. Дыхание его сбилось, но не от усилия, а от чего-то иного, что колотилось у него внутри.

Он смотрел на нее так пристально, что Тэссе стало жарко.

– Знаешь, – начал он тихо, почти с изумлением, – с первого взгляда, в Долине… я почувствовал. Что-то… сдвинулось. Во мне.

Он покачал головой, выражение мучительного непонимания исказило его черты.

– Я не знаю, готов ли я сдвинуться. Готов ли измениться сам. Я не понимаю, Тэсса. Почему я не злюсь? Почему я не тащу тебя в темницу, не пытаясь выбить признание в несуществующих кознях? Почему я…

Он замолчал, сжав ее плечи так, что кости хрустнули, но тут же ослабил хватку.

– Почему я чувствую тебя здесь, твое тепло, – он прижал кулак к груди, над бешено колотившимся сердцем, – и боюсь… боюсь потерять то, чего едва коснулся? Мы знакомы считанные дни! Я сошел с ума. Выжил из ума окончательно.

Тэсса не испугалась его смятения. Наоборот, ее сердце запело. Она подняла руку и мягко коснулась его щеки, заглядывая в самые глубины его растерянных глаз.

– Твой панцирь, Александр, – прошептала она, улыбаясь сквозь навернувшиеся слезы радости, – он был крепким, да. Но, видимо, не таким уж и непробиваемым, раз сломался так быстро.

Ее слова были не упреком, а приглашением – взглянуть правде в глаза.

Его взгляд смягчился, утонув в ее сиянии. Он наклонился, и его губы коснулись ее губ. Нежно. Медленно. Как будто он смаковал каждое мгновение этой новой, хрупкой близости, вкус доверия и надежды. Когда они наконец разъединились, дыхание их слилось в единый теплый поток.

– Я размышлял эти дни, – сказал он, не отрывая от нее взгляда, его лоб касался ее лба. – И понял… Ты не виновата в поступках своего отца. Так же, как и я… как и я не виноват в поступках своего.

Горечь и облегчение смешались в его голосе.

– Возможно, та проклятая прорицательница была права. Путь гнева, мести… он ведет только в пропасть. Тупик. Я больше не хочу войны. Что ты со мной сделала, женщина?

Он отступил на шаг, создав между ними небольшую, но ощутимую дистанцию. Его лицо вновь стало серьезным, хотя и без прежней ледяной жестокости.

– Но, Тэсса, – голос обрел стальную твердость, – пока я не разберусь в этом хаосе внутри… твое положение